«Может, я не доживу…» - Геннадий Фёдорович Шпаликов

class="v">В доме летняя еда,

А на улице среда

Переходит в понедельник

Безо всякого труда.

Голова моя пуста,

Как пустынные места.

Я куда-то улетаю,

Словно дерево с листа.

«Сегодня пьем…»

Сегодня пьем

Опять втроем,

Вчера втроем,

Позавчера —

Все вечера

Втроем.

Четвертый был,

Но он забыл,

Как пел и пил.

Ему плевать,

Ушел вчера,

А нам блевать

Все вечера

Втроем.

«Разговор о чебуреках поведем…»

Разговор о чебуреках поведем,

Посидим на табуретах, попоем

О лесах, полях, долинах, о тебе,

О сверкающих павлинах на воде.

Ах, красавица, красавица моя,

Расквитаемся, уеду в Перу я,

В Перу, Перу буду пить и пировать,

Пароходы буду в море провожать.

По широкой Амазонке поплыву

И красивого бизона подстрелю.

Из бизона я сошью себе штаны,

Мне штаны для путешествия нужны.

Вижу я – горят Стожары, Южный Крест

Над снегами Килиманджаро и окрест.

И река течет с названьем Лимпопо,

И татарин из Казани ест апорт.

Засыпает, ему снится Чингисхан,

Ю. Ильенко[9] и Толстого Льва роман,

И Толстого Алексея кинофильм,

Ахмадулина, Княжинский[10], Павел Финн[11].

«Что за жизнь с пиротехником…»

Что за жизнь с пиротехником,

Фейерверк, а не жизнь,

Это – адская техника,

Подрывной реализм.

Он веселый и видный,

Он красиво живет,

Только он, очевидно,

Очень скоро помрет.

На народном гулянье,

Озарив небосклон,

Пиротехникой ранен,

Окочурится он.

Я продам нашу дачу,

Распродам гардероб,

Эти деньги потрачу

На березовый гроб.

И по рыночной площади

Мимо надписи «Стоп»

Две пожарные лошади

Повезут его гроб.

Скажут девочки в ГУМе,

Пионер и бандит —

Пиротехник не умер,

Пиротехник убит.

Из послания П. Финну

На языке родных осин,

На «Консуле» – тем паче

Стучи, чтоб каждый сукин сын

Духовно стал богаче.

Стучи, затворник, нелюдим,

Анахорет и рыцарь,

И на тебя простолюдин

Придет сюда молиться.

Придут соседние слепцы,

Сектанты и тираны,

И духоборы, и скопцы,

И группа прокаженных.

И боль, и блажь простых людей

Доступна – ты не барин,

Хотя ты, Паша, иудей,

А что – Христос – татарин?

Ты не какой-то имярек —

Прошу, без возраженья! —

Ты просвещенный человек,

Почти из Возрожденья.

Паше, в утешение

Почто, о друг, обижен на меня?

Чем обделен? Какими сапогами?

Коня тебе? Пожалуйста – коня!

Зеленый штоф, вязигу с пирогами.

Негоциантку или Бибигуль?

Иль деву русскую со станции Подлипки?

Избу на отдаленном берегу

Иль прелести тибетской Айболитки?

Все для тебя – немой язык страстей

И перстень золотой цареубийцы.

Ты прикажи – и вот мешок костей

Врагов твоих и тело кровопийцы.

«Меня влекут, увы, не те слова…»

П. К. Финну – в ответ на дружеское послание

Меня влекут, увы, не те слова,

Не «ледосплав», не «ледоход» и даже —

Поэта золотая голова —

Все лажа.

А что не лажа?

Что, мой друг, не ржа?

Поутру сон? Желание хозяйки?

Или полет ружейного пыжа

Вслед лайки?

Не лажа, Паша, – доказать готов —

Мысль сухопутная да прозвучит не дико! —

Охота (но не промысел!) китов

Под руководством, Паша, Моби Дика.

Она явилась как-то раз во сне

И совершенно якобы некстати,

И дел вовне и местности – вовне,

Как, например, на Клязьме – полосатик.

Не ихтиолог, не специалист

По промыслу, тем более – по ловле,

Хотя – спортсмен и в прошлом – футболист,

Тогда – во сне, себя поймал на слове, —

Что надо наниматься на суда.

Прощайте, трепачи и резонеры!

И плыть, конечно, Паша, не сюда —

А в гарпунеры.

Не лажа, Паша, помнишь? – клык моржа,

А впрочем, и моржи, конечно, лажа.

Хорош еще, конечно, дирижабль,

Вслед за китом возникший из миража…

«Друг мой, я очень и очень болен…»

П. К. Ф.

Друг мой, я очень и очень болен,

Я-то знаю (и ты), откуда взялась эта боль!

Жизнь крахмальна – поступим крамольно

И лекарством войдем в алкоголь!

В том-то дело! Не он в нас – целебно!

А напротив – в него мы, в него!

И не лепо ли бяше! – а лепо,

Милый Паша, ты вроде Алеко

И уже я не помню кого!

Кто свободен руками, ногами,

Кто прощается с Соловками,

А к тебе обращается узник

Алексеевский равелин —

Просит Мурманск – на помощь, союзник!

И дорогою – на Берлин.

Квазимодо[12]

О, Квазимодо, крик печали,

Собор, вечерний разговор,

Над ним сегодня раскачали

Не медный колокол – топор.

Ему готовят Эсмеральду,

Ему погибнуть суждено,

Он прост, как негр, как эсперанто,

Он прыгнет вечером в окно.

Он никому вокруг не нужен,

Он пуст, как в полночь Нотр-Дам,

Как лейтенант в «Прощай, оружье»,

Как Амстердам и Роттердам,

Когда кровавый герцог Альба

Те города опустошил

И