Ольга Берггольц - Стихи

Январь — февраль 1942 г.

Севастополю

О скорбная весть — Севастополь оставлен…Товарищи, — встать, как один, перед ним,пред городом мужества, городом славы,пред городом — доблестным братом твоим!

Но мы не хотим и не будем прощатьсяс тобой, не смирившийся город-солдат:ты жив,   ты в сердцах москвичей,     сталинградцев,дыханье твое бережет Ленинград.

Мы знаем: на всех пламенеющих тропах,со всеми, кто бьет ненавистных врагов,идет Севастополь,     родной Севастополь,и кровь и огонь от его берегов…

Промчится година железа и горя,мы кончим победою наши бои, —у теплого моря, у синего моряон встанет опять из развалин своих.

Нет, только не плачь, — мы не чтим его   память,и этой минуты великая тишьзатем, чтоб сказать:     — Севастополь, ты с нами!Ты с нами,   ты бьешься,     ты победишь.

3 июля 1942 г.

«…Третья зона, дачный полустанок…»

…Третья зона, дачный полустанок,у перрона — тихая сосна.Дым, туман, струна звенит в тумане,невидимкою звенит струна.

Здесь шумел когда-то детский лагерьна веселых ситцевых полях…Всю в ромашках, в пионерских флагах,как тебя любила я, земля!

Это фронт сегодня. Сотня метровдо того, кто смерть готовит мне.Но сегодня — тихо. Даже ветранет совсем. Легко звучать струне.

И звенит, звенит струна в тумане…Светлая, невидимая, пой!Как ты плачешь, радуешься, манишь,кто тебе поведал, что со мной?

Мне сегодня радостно до боли,я сама не знаю — отчего.Дышит сердце небывалой волей,силою расцвета своего.

Знаю, смерти нет: не подкрадется,не задушит медленно она, —просто жизнь сверкнет и оборвется,точно песней полная струна.

…Как сегодня тихо здесь, на фронте.Вот среди развалин, над трубой,узкий месяц встал на горизонте,деревенский месяц молодой.

И звенит, звенит струна в тумане,о великой радости моля…Всю в крови,   в тяжелых, ржавых ранах,я люблю, люблю тебя, земля!

1942

Ленинградская осень

Ненастный вечер, тихий и холодный.Мельчайший дождик сыплется впотьмах.Прямой-прямой пустой Международныйв огромных новых, нежилых домах.Тяжелый свет артиллерийских вспышекто озаряет контуры колонн,то статуи, стоящие на крышах,то барельеф из каменных знамени стены — сплошь в пробоинах снарядов…А на проспекте — кучка горожан:трамвая ждут у ржавой баррикады,ботву и доски бережно держа.

Вот женщина стоит с доской   в объятьях;угрюмо сомкнуты ее уста,доска в гвоздях — как будто часть   распятья,большой обломок русского креста.Трамвая нет. Опять не дали тока,а может быть, разрушил путь снаряд…Опять пешком до центра — как далеко!Пошли… Идут — и тихо говорят.О том, что вот — попался дом проклятый,стоит — хоть бомбой дерево ломай.Спокойно люди жили здесь когда-то,надолго строили себе дома.А мы… Поежились и замолчали,разбомбленное зданье обходя.Прямой проспект, пустой-пустой,   печальный,и граждане под сеткою дождя.

…О, чем утешить хмурых, незнакомых,но кровно близких и родных людей?Им только б доски дотащить до домаи ненадолго руки снять с гвоздей.И я не утешаю, нет, — не думай,я утешеньем вас не оскорблю:я тем же каменным, сырым путем,   угрюмымтащусь, как вы, и, зубы сжав, — терплю.Нет, утешенья только душу ранят, —давай молчать…   Но странно: дни придут,и чьи-то руки пепел соберутиз наших нищих, бедственных времянок.И с трепетом, почти смешным для нас,снесут в музей, пронизанный огнями,и под стекло положат, как алмаз,невзрачный пепел, смешанный   с гвоздями!Седой хранитель будет объяснятьпотомкам, приходящим изумляться:— Вот это — след Великого Огня,которым согревались ленинградцы.В осадных, черных, медленных ночах,под плач сирен и орудийный грохот,в их самодельных временных печахдотла сгорела целая эпоха.Они спокойно всем пренебрегли,что не годилось для сопротивленья,все отдали победе, что могли,без мысли о признанье в поколеньях.Напротив, им казалось по-другому:казалось им порой — всего важнейохапку досок дотащить до домаи ненадолго руки снять с гвоздей…

…Так, день за днем, без жалобы,   без стона.невольный вздох — и тот в груди   сдавив,они творили новые законылюдского счастья и людской любви.И вот теперь, когда земля светла,очищена от ржавчины и смрада, —мы чтим тебя, священная золаиз бедственных времянок Ленинграда……И каждый, посетивший этот прах,смелее станет, чище и добрее,и, может, снова душу мир согреету нашего блокадного костра.

Октябрь 1942 г.

Отрывок

…Октябрьский дождь стучит в квадрат   оконный.глухие залпы слышатся вдали.На улицах, сырых и очень темных,одни сторожевые патрули.

Мерцает желтый слепенький фонарик,и сердце вдруг сжимается тоской,когда услышишь:     — Пропуск ваш, товарищ… —Как будто б ты нездешний и чужой.— Вот пропуск мой. Пожалуйста,   проверьте.Я здешняя, и этот город — мой.У нас одно дыханье, дума, сердце…Я здешняя, товарищ постовой.

…Но я живу в квартире, где зимоючужая чья-то вымерла семья.Все, что кругом, — накоплено не мноюВсе — не мое, как будто б я — не я.И точно на других широтах мира,за целых два квартала от меня,моя другая — прежняя квартира,без запаха жилого, без огня.

Я редко прихожу туда, случайно.Войду — и цепенею, не дыша:еще не бывшей на земле печальюбез слез, без слов терзается душа…Да, у печали этой нет названья.Не выплачешь, не выскажешь ее,и лишь фанерных ставенек стенаньенегромкое — похоже на нее.А на стекле — полоски из бумаги,дождями покороблены, желты:неведенья беспомощные знаки,зимы варфоломеевской кресты.Недаром их весною отдирали те,кто в жилье случайно уцелел,и только в нежилых домах осталисьбумажные полоски на стекле.

Моя квартира прежняя пуста,ее окошки в траурных крестах.

Да я ли здесь жила с тобой? Да я ликормила здесь когда-то дочерей?Меня ль, меня ль глаза твои встречалиу теплых, у клеенчатых дверей?

Ты вскакивал, ты выбегал к порогу,чуть делались шаги мои слышны.Ты восклицал: — Пришла? Ну, слава   богу! —А было тихо — не было войны.И странно: в дни обстрелов и бомбежек,когда свистела смерть на всех углах,ты ждал меня, ни капли не тревожась,как будто б я погибнуть не могла;как будто б я была заговореннойнесокрушимой верностью твоей.И тот же взгляд — восторженный,   влюбленный —встречал меня у дорогих дверей.

Я все отдам — любовь, и вдохновенье,и славу, щедро данную войной, —за ту одну минуту возвращеньяк тебе, под кров домашний, старый, мой…Как будто я ослепла и оглохла:не услыхать тебя, не увидать.Я слышу только дождь: он бьется   в стекла,и только дождь такой же, как тогда…

Октябрь 1942 г.