Ольга Берггольц - Стихи

Сентябрь 1941 г.

«…Я буду сегодня с тобой говорить…»

…Я буду сегодня с тобой говорить,товарищ и друг ленинградец,о свете, который над нами горит,о нашей последней отраде.

Товарищ, нам горькие выпали дни,грозят небывалые беды,но мы не забыты с тобой, не одни, —и это уже победа.

Смотри — материнской тоскою полна,за дымной грядою осады,не сводит очей воспаленных странас защитников Ленинграда.

Так некогда, друга отправив в поход,на подвиг тяжелый и славный,рыдая, глядела века напролетсо стен городских Ярославна.

Молила, чтоб ветер хоть голос домчалдо друга сквозь дебри и выси…А письма летят к Ленинграду сейчас,как в песне, десятками тысяч.

Сквозь пламя и ветер летят и летят,их строки размыты слезами.На ста языках об одном говорят:«Мы с вами, товарищи, с вами!»

А сколько посылок приходит с утрасюда, в ленинградские части!Как пахнут и варежки и свитеразабытым покоем и счастьем…

И нам самолеты послала страна, —да будем еще неустанней, —их мерная, гулкая песня слышна,и видно их крыльев блистанье.

Товарищ, прислушайся, встань, улыбнисьи с вызовам миру поведай:— За город сражаемся мы не одни, —и это уже победа.

Спасибо. Спасибо, родная страна,за помощь любовью и силой.Спасибо за письма, за крылья для нас,за варежки тоже спасибо.

Спасибо тебе за тревогу твою, —она нам дороже награды.О ней не забудут в осаде, в боюзащитники Ленинграда.

Мы знаем — нам горькие выпали дни,грозят небывалые беды,но Родина с нами, и мы не одни,и нашею будет победа.

16 октября 1941 г.

Разговор с соседкой

Дарья Власьевна, соседка по квартире,сядем, побеседуем вдвоем.Знаешь, будем говорить о мире,о желанном мире, о своем.

Вот мы прожили почти полгода,полтораста суток длится бой.Тяжелы страдания народа —наши, Дарья Власьевна, с тобой.

О ночное воющее небо,дрожь земли, обвал невдалеке,бедный ленинградский ломтик хлеба —он почти не весит на руке…

Для того, чтоб жить в кольце блокады,ежедневно смертный слышать свист, —сколько силы нам, соседка, надо,сколько ненависти и любви…

Столько, что минутами в смятеньеты сама себя не узнаешь:— Вынесу ли? Хватит ли терпенья?— Вынесешь. Дотерпишь. Доживешь.

Дарья Власьевна, — еще немного,день придет — над нашей головойпролетит последняя тревогаи последний прозвучит отбой.

И какой далекой, давней-давнейнам с тобой покажется войнав миг, когда толкнем рукою ставни,сдернем шторы черные с окна.

Пусть жилище светится и дышит,полнится покоем и весной…Плачьте тише, смейтесь тише, тише,будем наслаждаться тишиной.

Будем свежий хлеб ломать руками,темно-золотистый и ржаной.Медленными, крупными глоткамибудем пить румяное вино.

А тебе — да ведь тебе ж поставятпамятник на площади большой.Нержавеющей, бессмертной стальюоблик твой запечатлят простой.

Вот такой же: исхудавшей, смелой,в наскоро повязанном платке,вот такой, когда под артобстреломты идешь с кошелкою в руке.

Дарья Власьевна, твоею силойбудет вся земля обновлена.Этой силе имя есть — Россия.Стой же и мужайся, как она!

5 декабря 1941 г.

Второе письмо на Каму

…Вот я снова пишу на далекую Каму.Ставлю дату: двадцатое декабря.Как я счастлива,   что горячо и упрямоштемпеля Ленинграда   на конверте горят.Штемпеля Ленинграда! Это надо понять.Все защитники города   понимают меня.

Ленинградец, товарищ, оглянись-ка назад,в полугодье войны, изумляясь себе:мы ведь смерти самой поглядели в глаза.Мы готовились к самой последней борьбе.

Ленинград в сентябре, Ленинград   в сентябре…Златосумрачный, царственный листопад,скрежет первых бомбежек, рыданье сирен,темно-ржавые контуры баррикад.

Только все, что тогда я на Каму писала,все, о чем я так скупо теперь говорю, —ленинградец, ты знаешь, — было только   началом,было только вступленьем   к твоему декабрю.

Ленинград в декабре, Ленинград   в декабре!О, как ставенки стонут на темной заре,как угрюмо твое ледяное жилье,как врагами изранено тело твое…

Мама, Родина светлая, из-за кольцаты твердишь:   «Ежечасно гордимся тобой».Да, мы вновь не отводим от смерти лица,принимаем голодный и медленный бой.

Ленинградец, мой спутник,   мой испытанный друг,нам декабрьские дни сентября тяжелей.Все равно не разнимем   слабеющих рук:мы и это, и это должны одолеть.

Он придет, ленинградский торжественный   полдень,тишины, и покоя, и хлеба душистого   полный.

О, какая отрада,   какая великая гордость знать,что в будущем каждому скажешь   в ответ:— Я жила в Ленинграде   в декабре сорок первого года,вместе с ним принимала   известия первых побед.

…Нет, не вышло второе письмо   на далекую Каму.Это гимн ленинградцам — опухшим,   упрямым, родным.Я отправлю от имени их   за кольцо телеграмму:«Живы. Выдержим. Победим!»

20 декабря 1941 г.

Армия

Мне скажут — Армия…   Я вспомню день — зимой,январский день сорок второго года.Моя подруга шла с детьми домой —они несли с реки в бутылках воду.Их путь был страшен,   хоть и недалек.И подошел к ним человек в шинели,взглянул —   и вынул хлебный свой паек,трехсотграммовый, весь обледенелый.Я разломил, и детям дал чужим,и постоял, пока они поели.И мать рукою серою, как дым,дотронулась до рукава шинели.Дотронулась, не посветлев в лице…Не ведал мир движенья благодарней!Мы знали всё о жизни наших армий,стоявших с нами в городе, в кольце.…Они расстались. Мать пошла направо,боец вперед — по снегу и по льду.Он шел на фронт, за Нарвскую заставу,от голода качаясь на ходу.Он шел на фронт, мучительно палимстыдом отца, мужчины и солдата:огромный город умирал за нимв седых лучах январского заката.Он шел на фронт, одолевая бред,все время помня — нет, не помня —   зная,что женщина глядит ему вослед,благодаря его, не укоряя.Он снег глотал, он чувствовал с   досадой,что слишком тяжелеет автомат,добрел до фронта и пополз в засадуна истребленье вражеских солдат……Теперь ты понимаешь — почемунет Армии на всей земле любимей,нет преданней ее народу своему,великодушней и непобедимей!

Январь 1942 г.

Февральский дневник

Был день как день.Ко мне пришла подруга,не плача, рассказала, что вчераединственного схоронила друга,и мы молчали с нею до утра.

Какие ж я могла найти слова —я тоже — ленинградская вдова.

Мы съели хлеб,   что был отложен на день,в один платок закутались вдвоем,и тихо-тихо стало в Ленинграде.Один, стуча, трудился метроном…И стыли ноги, и томилась свечка.Вокруг ее слепого огонькаобразовалось лунное колечко,похожее на радугу слегка.

Когда немного посветлело небо,мы вместе вышли за водой и хлебоми услыхали дальней канонадырыдающий, тяжелый, мерный гул:то Армия рвала кольцо блокады,вела огонь по нашему врагу.

А город был в дремучий убран иней.Уездные сугробы, тишина…Не отыскать в снегах трамвайных линий,одних полозьев жалоба слышна.

Скрипят, скрипят по Невскому полозья.На детских санках, узеньких, смешных,в кастрюльках воду голубую возят,дрова и скарб, умерших и больных…

Так с декабря кочуют горожанеза много верст, в густой туманной мгле,в глуши слепых, обледеневших зданийотыскивая угол потеплей.

Вот женщина ведет куда-то мужа.Седая полумаска на лице,в руках бидончик — это суп на ужин.Свистят снаряды, свирепеет стужа…— Товарищи, мы в огненном кольце.

А девушка с лицом заиндевелым,упрямо стиснув почерневший рот,завернутое в одеяло телона Охтенское кладбище везет.

Везет, качаясь, — к вечеру добраться б…Глаза бесстрастно смотрят в темноту.Скинь шапку, гражданин!   Провозят ленинградца,погибшего на боевом посту.

Скрипят полозья в городе, скрипят…Как многих нам уже недосчитаться!Но мы не плачем: правду говорят,что слезы вымерзли у ленинградцев.

Нет, мы не плачем. Слез для сердца мало.Нам ненависть заплакать не дает.Нам ненависть залогом жизни стала:объединяет, греет и ведет.

О том, чтоб не прощала, не щадила,чтоб мстила, мстила, мстила, как могу,ко мне взывает братская могила наОхтенском, на правом берегу.

Как мы в ту ночь молчали, как молчали…Но я должна, мне надо говоритьс тобой, сестра по гневу и печали:прозрачны мысли, и душа горит.

Уже страданьям нашим не найтини меры, ни названья, ни сравненья.Но мы в конце тернистого путии знаем — близок день освобожденья.

Наверно, будет грозный этот деньдавно забытой радостью отмечен:наверное, огонь дадут везде,во все дома дадут, на целый вечер.

Двойною жизнью мы сейчас живем:в кольце, во мраке, в голоде, в печалимы дышим завтрашним,   свободным, щедрым днем,мы этот день уже завоевали.

Враги ломились в город наш свободный, —крошились камни городских ворот…Но вышел на проспект Международныйвооруженный трудовой народ.

Он шел с бессмертным возгласомв груди:— Умрем,но Красный Питерне сдадим!..

Красногвардейцы, вспомнив о былом,формировали новые отряды,и собирал бутылки каждый доми собственную строил баррикаду.

И вот за это долгими ночамипытал нас враг железом и огнем…— Ты сдашься, струсишь, — бомбы нам   кричали, —забьешься в землю, упадешь ничком!Дрожа, запросят плена, как пощады,не только люди — камни Ленинграда!

Но мы стояли на высоких крышахс закинутою к небу головой,не покидали хрупких наших вышек,лопату сжав немеющей рукой.

…Настанет день,   и, радуясь, спеша,еще печальных не убрав развалин,мы будем так наш город украшать,как люди никогда не украшали.

И вот тогда на самом стройном зданье,лицом к восходу солнца самого,поставим мраморное изваяньепростого труженика ПВО.

Пускай стоит, всегда зарей объятый,так, как стоял, держа неравный бой:с закинутою к небу головой,с единственным оружием — лопатой.

О древнее орудие земное,лопата,   верная сестра земли!Какой мы путь немыслимый с тобоюот баррикад до кладбища прошли.

Мне и самой порою не понятьвсего, что выдержали мы с тобою…Пройдя сквозь пытки страха и огня,мы выдержали испытанье боем.

И каждый, защищавший Ленинград,вложивший руку в пламенные раны,не просто горожанин, а солдат,по мужеству подобный ветерану.

Но тот, кто не жил с нами, —   не поверит,что в сотни раз почетней и труднейв блокаде, в окруженье палачейне превратиться в оборотня, в зверя…… … … … … … … … … … …

Я никогда героем не была,не жаждала ни славы, ни награды.Дыша одним дыханьем с Ленинградом,я не геройствовала, а жила.

И не хвалюсь я тем, что в дни блокадыне изменяла радости земной,что как роса сияла эта радость,угрюмо озаренная войной.

И если чем-нибудь могу гордиться,то, как и все друзья мои вокруг,горжусь, что до сих пор могу трудиться,не складывая ослабевших рук.Горжусь, что в эти дни, как никогда,мы знали вдохновение труда.

В грязи, во мраке, в голоде, в печали,где смерть, как тень, тащилась по пятам,такими мы счастливыми бывали,такой свободой бурною дышали,что внуки позавидовали б нам.

О да, мы счастье страшное открыли —достойно не воспетое пока, —когда последней коркою делились,последнею щепоткой табака;когда вели полночные беседыу бедного и дымного огня,как будем жить,   когда придет победа,всю нашу жизнь по-новому ценя.

И ты, мой друг, ты даже в годы мира,как полдень жизни, будешь вспоминатьдом на проспекте Красных Командиров,где тлел огонь и дуло от окна.Ты выпрямишься, вновь, как нынче,   молод.Ликуя, плача, сердце позовети эту тьму, и голос мой, и холод,и баррикаду около ворот.

Да здравствует, да царствует всегдапростая человеческая радость,основа обороны и труда,бессмертие и сила Ленинграда!

Да здравствует суровый и спокойный,глядевший смерти в самое лицо,удушливое вынесший кольцокак Человек,   как Труженик,     как Воин!

Сестра моя, товарищ, друг и брат,ведь это мы, крещенные блокадой!Нас вместе называют — Ленинград,и шар земной гордится Ленинградом.

Двойною жизнью мы сейчас живем:в кольце и стуже, в голоде, в печали,мы дышим завтрашним,   счастливым, щедрым днем, —мы сами этот день завоевали.

И ночь ли будет, утро или вечер,но в этот день мы встанем и пойдемвоительнице-армии навстречув освобожденном городе своем.

Мы выйдем без цветов,   в помятых касках,в тяжелых ватниках,   в промерзших полумасках,как равные, приветствуя войска.И, крылья мечевидные расправив,над нами встанет бронзовая Слава,держа венок в обугленных руках.

Январь — февраль 1942 г.