Собрание сочинений. Том 1. Голоса - Генрих Вениаминович Сапгир

взгляд, но не подошел, стал созерцать связку почти неживых водянистых тюльпанов, безвольно повисшую в его руках.

– Какое несчастье, – примирительно сказал ему Ефим.

Тот даже как-то обрадовался.

– Камни в почках, все жаловался! Оказалось, рак, – и вздохнул.

Вздохнул и Ефим.

– Жалко.

Наташа молчала. Она вспомнила, как был убит и умирал на песке Олег Евграфович. Картина до сих пор (с подробностями) стояла перед ее широко раскрытыми очами.

– Одинокий прекрасный человек, давно его знаю, – продолжал Сергей. – Рассказывал о вас. Но не пересекались. Отдельно дружил. – Сергею почему-то было неловко, будто и его вина была во всей этой истории, и он говорил, говорил.

– Может быть, можно где-нибудь издать, Ефим Борисович? Все-таки труд всей его жизни. Он мне каждый новый отрывок, такой трогательный человек, читал, там ведь все наше время закодировано, и отлично написано, как «Евгений Онегин», сколько раз переделывал…

– Боюсь, в редакции не примут всерьез.

– Думаете?

– Скажут, напечатать, а зачем?

Сергей растерянно молчал.

Двери-ворота морга стали изнутри раскрываться. Сергей стал поспешно освобождать свои тюльпаны от пластика.

– Уезжаете вместе? – спросил, будто и времени уже не осталось и сейчас его соперник пройдет туда и уедет с Наташей – навсегда. Так показалось Ефиму.

– В Германию решили оформляться, – неловко ответил он.

– Счастливого пути, – не глядя на Наташу, сказал Сергей. Но было понятно, что сказал ей. И первым вошел в отворяющиеся дверь-ворота.

– Граждане, все, кто желает попрощаться с усопшим, заходите, пожалуйста, – пригласил человек в кожаной кепочке, под глазом которого красовалось синее родимое пятно

«Всегда – как будто вчера подбили, – заметил Ефим. – Он там ждет. А ведь подумал, будто действительно ждет. Может быть и ждет». И держа перед собой букет подмосковных лиловых астр, двинулся со всеми остальными в так называемый зал гражданской панихиды.

Это было пустое высокое помещение, обшитое фанерой, напоминавшее ангар для спортивных самолетов, слишком большое для одного гроба, стоящего на трех стульях. Было столько воздуха и пространства – теперь уже никогда не понадобится резко осунувшемуся носу и прикрытым глазам, на лбу венчик. Нет, не похож на себя. И не ждет никого. Только руки, сложенные, как и подобает рукам покойника, сохранили свою артистичность и рельефность. Вместо того чтобы вложить в них ручку или карандаш в последний раз, кто-то заботливо поставил тоненькую свечку. Но руки не могли ее удержать и все время приходилось серый стебелек поправлять, чтобы растопленный воск не капал на кисти рук, хотя тому, что здесь лежало, было уже все равно.

Вошло несколько человек, пожилой невзрачный с бумажным пакетом, старые женщины, соседка сверху Вера Ивановна с девочкой, которая все оглядывалась на похоронный автобус, видимо, боялась, что уедет без нее.

Человек разорвал бумажный пакет и вынул оттуда на свет горшок с зеленым растением. Поставил горшок на бетонный пол возле ног гроба. И тут Ефиму показалось, что солнце заглянуло в пустой ангар. Радостно блеснул в зелени продолговатый плод, лимон.

– На могиле посадить надо, – любуясь, помечтал пожилой.

– Не положено, – так же любуясь лимоном, возразила Вера Ивановна.

– На могиле другие растения сажать надо, – авторитетным тоном сказала старушка, – каменную траву, анютины глазки можно. Еще такую путанную травку. И то только через полгода, когда земля осядет.

– Родственники прощаются с усопшим, – скороговоркой сказал грузчик.

Вера Ивановна подошла, ведя дочку за руку, поцеловала Олега Евграфовича в лоб, горько перекрестила и облегченно заплакала. Девочка, резко обратив назад черную головку, во все глаза глядела сквозь раскрытые двери на давишний белый автобус, куда со скрежетом вдвигали другой гроб, дубовый с медными ручками.

Это был не наш автобус. Наш автобус приехал совсем старый, черный с желтой молнией на боку. Почему – не знаю. И гроб наш был простой сосновый, обитый красным кумачом. Вот и все.

февраль 1998

ПЕРЕВОДЫ И ПОДРАЖАНИЯ

САЛАМ ХАЙАМ!

3

Умирать стариком, умереть молодым —

Просто дым – все уходят один за другим.

Это наши каникулы: солнце и дом.

Были гости – ушли. Мы пришли и уйдем.

30

Скажут, что невозможен и пьян, я таков.

Скажут, что я – шарлатан и смутьян, я таков.

Каждый пусть думает все, что захочет,

Знаю я сам, я каков – я таков!

33

Не станем время торопить,

Подай сюда кувшин, посуду.

Пока я был и есть и буду,

Я пил и пью и буду пить.

42

Беги под ударами рока, мой бедный кожаный мяч!

Беги и не думай! вправо, влево, в небо – и гул и звон!

Ибо тот, кто заставил тебя бежать,

Он знает, Он знает. Он знает, Он!

62

Мы были каплей, низведенной в чресла,

Извергнутой огнем и силой страсти.

А что мы завтра будем, неизвестно…

Неведенье, наверно, это счастье.

173

Кукольник, куклы, наш кукольный дом —

И это реальность, а не аллегория.

Мы скачем и плачем, смешная история! —

И все друг за другом в сундук попадем.

193

Говорю, но ты меня не слушай,

И о главном лучше умолчим.

Если есть язык, глаза и уши,

Надо стать немым, слепым, глухим.

207

Есть тайна. Узнать ее можно, но всем ли?

Тебе намекну. Если можешь, внемли.

С любовью к тебе я сойду в эту землю.

Любовь и поднимет меня из земли.

286

Поскольку все, что в мире существует,

Уйдет, исчезнет, а куда – Бог весть,

Все сущее, считай, не существует,

А все несуществующее есть.

(ПО СВИДЕТЕЛЬСТВУ НИЗАМИ АРУЗИ, XII ВЕК)

«Для могилы моей я такое место найду,

Где цветы осыпаются с веток дважды в году».

Как сказал Хайам, так и произошло:

У садовой стены от цветов светло.