Не отрекаются любя. Полное собрание стихотворений - Вероника Михайловна Тушнова

class="v">постукиванье костылей,

жизнь по военным жестким нормам

во всей обычности своей.

Кушетка с черной продранной клеенкой,

история болезни, телефон…

Часа в четыре ночи трелью звонкой

нетерпеливо разразился он.

Снимаю трубку.

Голос в отдаленье,

коротким треском приглушенный звук:

– Дежурную второго отделенья!

– Я слушаю, товарищ политрук.

– Освободите пятую палату,

распорядитесь подогреть воды.

Поедете на Курский,

там ребята,

больные малыши из Теберды.

Не хвойный шум, не ветры перевала,

не грозный блеск зеленой толщи льда –

столбцы газет теперь я вспоминала

при этом мирном слове «Теберда».

Мне чудилось, как, увязая в глине,

фашисты топчут склоны наших гор…

Той прежней тропки нету и в помине.

Тропа войны – дорога на Клухор.

На карте стратегическая точка…

И вот однажды вестницей беды

среди коротких сообщений строчка:

«Десант врага в районе Теберды».

Мне вспомнилось

плато в кольце отвесов,

в сплошных цветах высокогорный луг…

«Враги успели скрыться в чащу леса».

А лес стоит на сотню верст вокруг!

…

В палате синий слабенький ночник.

Уже, наверно, далеко за полночь.

Никто из них не звал меня на помощь,

но я не в силах отойти от них.

Как неподвижны голубые лица,

измождены, по-старчески худы!..

Как хорошо им, как спокойно спится

усталым малышам из Теберды!

Они живут здесь в ласке и заботе,

но нужен им другой, домашний быт…

На крайней койке девочка не спит:

«Не уходите, посидите, тетя!»

Ребенок в гипсовой кроватке,

чуть шевеля запавшим ртом,

мне говорит спокойно, кратко,

но обстоятельно о том,

как их, детей, согласно списку,

в последний отправляли рейс

те, из дивизии альпийской

с названьем странным «Эдельвейс»…

Я видела:

на плоскогорье,

лицом на речку Теберду,

знакомый детский санаторий –

пять белых домиков в саду.

Все те же острые вершины

и снега вечная черта…

Гудит закрытая машина,

протискиваясь в ворота́…

Она уйдет со страшным грузом,

она придет за ним опять…

– Что? Дети?..

– Ни к чему, обуза!..

– Больны к тому же?..

– Истреблять! –

Да, истреблять.

Подлее слова

не выдумать, когда оно

к ребенку, теплому, живому,

так, походя, по-деловому,

убийцами отнесено.

…

Вблизи моста, где стынет мгла,

где даже в зной темно и сыро,

швырнули детские тела

на дно ущелья Гоначхира.

От острых глыб, от голых скал

до желтых вод Кубани мутной

их мчал неудержимо вал,

прочь унести спеша как будто.

И дальше их несла вода,

туда, где степи к морю жались,

в долины дымные, туда,

где насмерть их отцы сражались…

Машина ушла, но вернуться должна

за теми, кого не вместила она.

А в темной палате шел ночью совет:

– Дойдут ли?

– Попробуем, выхода нет.

– Погибнут они, не осилят пути!

– А здесь?

– Что бы ни было, надо идти.

– Теплее одеть, захватить адреса… –

На сборы осталось им четверть часа.

Шелестела ледяная каша,

дождь, хлеща, долины заливал.

Старый врач и санитарка Паша

повели детей на перевал

по опасным осыпям и пенным,

шумным речкам, через Чертов мост,

по горбатым медленным моренам –

черным глыбам в человечий рост…

В летний день на той крутой дороге

лишь в бреду предстать могло бы нам:

детские израненные ноги

здесь скользят по мокрым валунам.

Холод, ветер…

По ущельям гулким

рев осенних, вздутых ливнем рек…

То и дело жалкие фигурки

падают, проваливаясь в снег.

Мишеньки, Аленушки, Наташи,

сросшиеся с сердцем имена…

Дети наши, маленькие наши,

вот что с ними сделала война!

Как прихода их когда-то ждали,

кукольные тапочки вязали,

покупали мягкую фланель…

За́долго подыскивали имя

и не спали по ночам над ними,

на родную глядя колыбель!

От простуды берегли и кори

или – страшно вымолвить! – огня.

…

В ледяной шуршащей мокрой каше

по пояс шагают дети наши…

Матери, вы слышите меня?

Впереди, светясь сияньем млечным,

грозным валом наплывают льды…

В плотный снег впечатаны навечно

детские неверные следы.

У меня они перед глазами…

Тяжело на сердце у меня:

человек в потрепанной панаме

отдыхал у нашего огня.

Дружбе нашей был сердечно рад он,

собирал цветы и между дел

первоклассным фотоаппаратом

этот страшный путь запечатлел.

Пусть он пойман был еще в ту пору,

пусть расстрелян…

Суть совсем не в нем.

Если я хоть раз впустила вора,

значит, плохо берегла свой дом.

Сколько их, непойманных, бродило

днем и ночью по моей стране…

Как же мне на ум не приходило,

что, возможно, встретятся и мне?

Отчего жила я без заботы,

зла не видя, счастья не храня,

отчего я думала, что кто-то

должен делать это за меня?

…Русый ежик, мягкий и упрямый,

век бескровных бледные края…

– Как тебя укладывала мама?

Расскажи мне… доченька моя… –

Ты ведь помнишь маму?

На вокзале

поезд ждал отправки, пар клубя…

Грустными, блестящими глазами

мама посмотрела на тебя.

Ей казалось – все непоправимо:

восемь лет, туберкулез бедра…

«Ничего, – сказали доктора. –

Теберда, а может, берег Крыма…

Не волнуйтесь: это все пройдет!»

Начинался сорок первый год.

Все пройдет!

Пускай тебе приснится

разное забавное зверье,

пусть к постельке прилетит жар-птица –

детство улетевшее твое.

И, хотя бы нам пришлось за тыщи

верст идти и днем искать с огнем,

ты не бойся – мы его отыщем

и опять тебе его вернем!

III