Дмитрий Мережковский - Полное собрание стихотворений

LXI

Позолоченным: их любили дети, —Особенная прелесть в них была.В сосновом, пахнущем смолой, буфетеСтоял сервиз для дачного стола.С тех пор забыл я многое на свете —Любовь, обиды, важные дела,Но, кажется, до смерти помнить будуТу милую зеленую посуду.

LXII

И связан с ней был чудный летний сон,Всегда один и тот же, мимолетней,Чем облачные тени, озаренТаинственным лучом, – и беззаботнейЯ ничего не знаю: дальний звон,Как будто тихий благовест субботний...Большая комната, – где солнца нет,Но внутренний прозрачно-мягкий свет...

LXIII

Гляжу на свет, не удивляясь чуду,И не могу насытить жадный взор...На длинных полках вижу я посуду, —Пронизанный сиянием фарфор,И золотой, и разноцветный, всюду —На чашках белых тоненьких – узор...Я – как в раю, – такая в сердце сладостьИ чистота, и неземная радость.

LXIV

Той радостью душа еще полна,Когда проснусь, бывало: я беспеченИ тих весь день под обаяньем сна.Хотя для сердца памятен и вечен,Как молодость, как первая весна, —О, милый сон, ты был недолговеченИ в темные порочные годаУже не повторялся никогда.

LХV

Я полюбил Эмара, Жюля Верна,И Робинзон в те дни был мой кумир.Я темными колодцами – безмернаИх глубина – сходил в подземный мир,И быстрота была неимоверна,Когда помчался в бомбе чрез эфирЯ на луну; мечтой любимой сталиМне корабли подводные из стали.

LXVI

Я находил в елагинских поляхПустынные и дикие Пампасы;Блуждал – в приюте воробьев – в кустахЧеремухи, как Немо, ГаттерасыИль Робинзоны в девственных лесах.Я ждал порой меж тощих пальм террасыСреди безумных и блаженных игр,Что промелькнет гиппопотам иль тигр.

LXVII

Я не забуду в темном переплетеРазорванных библиотечных книг.Фантазия в младенческом полетеНе ведала покоя ни на миг:Я жил в волненье вечном и заботе, —Мне в каждой яме чудился тайникИ ход подземный в глубине сарая.Как я мечтал, дрожа и замирая,

LXVIII

Как жаждал я открытья новых стран!Готов принять был дачников семейныхЗа краснокожих, пруд – за океан,И часто, полный грез благоговейных,Заглядывал в таинственный чуланС осколками горшков оранжерейных,И, на чердак зайдя иль сеновал,Америку, казалось, открывал.

LXIX

Я с братьями ходить любил по крыше,Чтоб сапогами не греметь, – в чулках.Я в ужасе просил их: «Тише, тише, —Амалия Христьяновна!..» В ушахБыл ветра свист, и мне хотелось выше.У спутников на лицах видел страх, —Но сам душою, страху недоступной,Я наслаждался волею преступной.

LXX

За погребом был гладкий, как стекло,И сонный пруд; на нем плескались утки;Плакучей ивы старое дупло,Где свесились корнями незабудки,Потопленное, мохом обросло;Играют в тине желтые малютки —Семья утят, и чертит легкий кругПо влаге быстрый водяной паук.

LXXI

Я с книгой так садился меж ветвями,Чтоб за спиной конюшни были, домИ клумбы, мне противные, с цветами,И, видя только чащу ив кругомИ дремлющую воду под ногами,Воображал себя в лесу глухом:Так страстно мне хотелось, чтобы дикимБыл Божий мир, пустынным и великим.

LXXII

И, каждой смелой веткой дорожа,Я возмущался, что по глупой модеАкации стригут или, служаКазенному обычаю в природе, —Метут в лесу тропинки сторожа.Стремясь туда, где нет людей, к свободе, —Прибив доску меж двух ветвей к сосне,Я гнездышко устроил в вышине.

LXXIII

И каждый день взлезал к нему, как белка.За длинною просекою вдалиВиднелася Елагинская Стрелка,На бледном тихом взморье корабли;Нева желтела там, где было мелко...Как по дорожкам дачники ползли,Я наблюдал с презреньем, горд и весел,И голый сук казался мягче кресел.

LXXIV

Идет лакей придворный по пятамСедой и чинной фрейлины-старушки...Здесь модные духи приезжих дам —И запах первых листьев на опушке,И разговор французский – пополамС таинственным пророчеством кукушки,И смешанное с дымом папиросВечернее дыханье бледных роз...

LXXV

В оранжереи, к плотничьей артелиЯ уходил: там острая пилаВизжала, стружки белые летели,И с дерева янтарная смола,Как будто кровь из раны в нежном теле,Сияющими каплями текла;Мне нравился их ярославский говор,Когда шутил с работниками повар,

LXXVI

Спеша на ледник с блюдом через двор;И брал от них рукою неискуснойЯ долото, рубанок иль топор,Из котелка любил я запах вкусный,И щи, и ложек липовых узор;При звуке песни их живой и грустнойКого-то вдруг мне становилось жаль:Я сердцем чуял русскую печаль...

LXXVII

Мы под дворцом Елагинским в подвалеОднажды дверь открытую нашли:Мышей летучих тени ужасали,Когда мы в темный коридор вошли;Казалось нам, что лабиринт едва лиВедет не к сердцу матери-земли.Затрепетав, упал от спички сернойНа плесень влажных сводов луч неверный.

LXXVIII

Не долетает шум дневной сюда;Столетним мохом кирпичи покрыты,Сочится с низких потолков вода;Сквозь щель, сияньем голубым облиты,Роняя на пол слезы иногда,Неровные белеют сталактитыВ могильном сне... Как солнцу я был рад,Из глубины подземной выйдя в сад.

LXXIX

Вдыхая запах влажный и тяжелыйМедовых трав, через гнилой заборПерескочив, отважный и веселый,В кустах малины крадусь я, как вор;Над парником с жужжаньем вьются пчелы,И как рубин, висит, чаруя взор,Под свежими пахучими листамиСмородина прозрачными кистями.

LXXX

С младенчества людей пленяет грех:Я с жадностью незрелый ем крыжовник,Затем что плод запретный слаще всехПлодов земных; царапает шиповникЛицо мое, и, возбуждая смехНапрасно пугало твое, садовник,Как символ добродетели, стоит,Храня торжественный и глупый вид.

LXXXI

Елагин пуст, – вдали умолк коляскиПоследний гул, и белой ночи светТам, над заливом, полон тихой ласки,Как неземной таинственный привет, —Все мягкие болезненные краски...Далекой тони черной силуэт,Кой-где меж дач овес и тощий клевер...Тебя я помню, бедный милый Север!

LXXXII

Когда сквозь дым полуденных лучейС утесов Капри вижу даль морскую,О сумраке березовых аллейЯ с нежностью задумчивой тоскую:Люблю унынье северных полейИ бледную природу городскую,И сосен тень, и с милой кашкой луг,Люблю тебя, Елагин, старый друг.

LXXXIII

Но скоро дни забот пришли на сменуВеселым дням, и в мрачный старый домВернулся вновь я к духоте и плену.И в комнате перед моим окномНеумолимую глухую стенуДоныне помню: вид ее знакомДо самых мелких трещинок и пятен,Казенный желтый цвет был неприятен.

LXXXIV

Разносчицы вдали я слышать могПевучий голос: «Ягода морошка».Небес едва был виден уголокНад крышами, где пробиралась кошкаИ трубочист; со сливками горшокКухарка ставит в ящик за окошко;И как воркует пара голубей,Я слышу в тихой комнате моей.

LХХХV

Когда же Летний сад увидел снова,Я оценил свободу летних дней.С презрением, не говоря ни слова,Со злобою смотрел я на детей,Играющих у дедушки-Крылова,И, всем чужой, один в толпе людей,Старался няню, гордый и пугливый,Я увести к аллее молчаливой.

LXXXVI

В сквозной тени трепещущих березНа мраморную нимфу или фавнаСмотрел я, полный нелюдимых грез;И статуя Тиберия[35] забавна, —Меня смешил его отбитый нос,Замазкою приклеенный недавно.Сентябрь дубы и клены позлащал,Крик ворона ненастье предвещал...

LXXXVII

Стучится дождь однообразно в стекла.К экзаменам готовлюсь я давно,Зевая, год рожденья Фемистокла[36]Твержу уныло и смотрю в окно:В грязи шагая, охтинка промокла...И сердце скукой мертвою полно.Решить не в силах трудную задачу,Над грифельной доской едва не плачу.

LXXXVIII

Но вот пришел великий грозный час:Вступая в храм классической науки,Чтобы держать экзамен в первый класс, —Я полон дикой робости и муки.Смотрю в тетрадь, не подымая глаз,Лицо в чернилах у меня и руки,И под диктовку в слове «осенять»Не знаю, что поставить – е иль ъ.

LXXXIX