Собрание сочинений. Том 1. Голоса - Генрих Вениаминович Сапгир

на женских рифмах. Я понимаю, он потому так написан, что ведется рассказ непосредственно от лица губернского чиновника Г-ва, человека мягкого и деликатного.

Олег Евграфович, не заставив себя упрашивать, достал свою заветную картонную папку, не глядя расстегнул тесемки, связывающие ее, достал несколько листков, совершенно наугад или они у него были приготовлены, отставил дальнозорко и стал читать сразу:

– Позвольте, капитан Лебядкин —

Он мой лакей, – сказала гневно

Шатрову Марья Тимофевна,

– И он не смеет, гадкий, гадкий!

При всем при том с улыбкой детской

Она тихонько ворожила —

Под свечкой карты разложила.

От белой булочки немецкой

Еще кусочек откусила.

В ее чертах мечта светилась

И безмятежное веселье.

Расспрашивал, с какою целью?..

Всего на миг она смутилась…

– Это ее Шатов о ребеночке расспрашивал… Ну да кто читал, поймет. Далее все по тексту, – он перелистывал стопку бумаги. – Вот! Явление капитана Лебядкина домой.

Олег Евграфович снова стал читать:

– Я пришел к тебе с приветом…

Шатов, Шатов, отопри! —

Колотил он в дверь при этом

И притихли мы внутри.

Пьяный капитан Лебядкин

был скотина из скотин,

неприличный господин.

Но играть с пьянчугой в прятки!

Вы послушайте иуду,

Как витийствует плевел:

– Рассказать, что пить я буду,

Пить, не знаю пить что буду…

Здесь Шатов не выдержал и взревел:

– Убирайся, дьявол, к черту!

А не то получишь в морду!

– Ну это я от себя. Такой решительный и положительный этот Шатов. Тем более что Николай Всеволодович получил-таки от него оглушительную затрещину.

Мы зааплодировали.

ГЛАВА 9

Три письма Олега Евграфовича

Дорогой Сергей! Что-то вы ко мне не едете и не едете. Наверно, электрички к нам перестали ходить. Да вон кричат за березовой рощей, еле ползут зеленые гусеницы. Везти вас ко мне не хотят, вот что. Вспомните свой прекрасный афоризм, ваше достижение: «забыл, что помнил я об этом…» Я его то и дело повторяю и, представьте, на любой случай годится. Тут приезжали ко мне из Москвы: он – дельный, умница, и она – восточная кровь, выскакивает, терпения нет. Вот она и ляпни, что инквизитор – из «Бесов», я рассердился ужасно и оборвал ее, «из братьев, говорю, из братьев!» Тут же раскаялся. Нельзя женщин поучать. Неприлично. «Забыл, что помнил я об этом». Такие-то наши дела.

Как у вас дела? Я про Наташу спрашиваю. Если хотите, приезжайте опять вместе. Но мой совет, оставьте вы ее в покое, она сама не знает, что хочет, еще не перебесилась. Я ведь, когда вы были, смотрел на нее по-стариковски, не ревнуйте, не ревнуйте, она же ищет. Все время ищет голодным взглядом. Увы, не вас.

Кстати, вчера я почувствовал себя не очень ловко перед гостями. Толкал я их, правда, на хорошее дело. Но подталкивал.

Недавно в Москве был я в студии клуба имени Зуева, знаете, что на Лесной, два куба таких футуристических с фасада, видел моего знакомого, говорил с ним. Он – гипнотизер, психиатр. Вы знаете, я раньше в диспансере отмечался, дела давно минувших дней…

Так вот он умолял познакомить с кем-нибудь из молодежи да объяснить, чтоб не пугались. Он их рисовать хочет научить. В один сеанс, представляете! Большие деньги мог бы зарабатывать на западе. Патриот, что поделаешь. Будет делать гениев бесплатно, но на родине. Я сам так вдохновился, говорю, тоже к вам на сеансы ходить буду. Говорит, лучше познакомьте. Я вчера и познакомил.

Вы писали, что в обществе назревает стремление к активному добру. Да, да, я сам вижу. И в олимпийском комплексе (недавно был) столько народа американские проповедники собирают! Такой общий энтузиазм! «Кто со Христом, протяните ему руку! Христос ее пожмет!» Десять тысяч, все, как один, руку подняли. Я вижу, балаган. Однако неудобно, косятся вокруг. «Подниму, думаю, не отвалится». Согрешил, Сережа.

Однако знайте, есть и серьезные люди. В том же клубе Зуева. И психиатр знакомый, и режиссер молодой есть. Цитирую: «Как напомнить людям о добре? И кто напомнит людям о добре? Авторитет должен быть. Был же у Сталина авторитет. И сейчас бы его послушали». Знаю, кусочек захватил. Авторитет был, верно, на всю вселенную. Только почему он добру учиться на лесоповал отправлял? Другого места не нашел? А так, действительно, и цены снижались, но не для меня. Я с молодости недоедал. Вот такой сухой корневистый и вырос. Все наше поколение такое. Почва скудная да климат суровый нас вырастили – неказисто деревце да не выдернешь, не согнешь. Например, ваш покорный слуга. Уперся я в Федора Михайловича, решил жизнь свою положить, стихами его гениальный роман людям пересказать, чтобы крепче навсегда запомнили. Это и в музыке сколько хотите. Лист – Бузони. И сейчас вижу свою будущую книжку «Поэма БЕСЫ. Федор Михайлович Достоевский в стихотворном переложении Олега Евграфовича Пескова».

Ну да полно. Работы еще на целую жизнь. К чорту, эту мою печень печеную!

Приезжайте, если сможете, Сережа. Что-то я соскучился по вас.

25 октября 198… года

Ваш О. Е. Песков

3 ноября 198… года

Дорогой Сережа!

Вы так и не приехали. Написали, я весь день прождал. Не хорошо обманывать смолоду, Сережа. На улице черная осень, на душе еще черней. Боли в печени, камешки замучили. Говорят, после операции можно получить на память. Показывали мне один такой: обыкновенный булыжник, а какой садист.

Вы пишете, что у вас на «Мосфильме» вас куда-то зачислили и билетик выдали от спортивного общества «Динамо», что вы – воин любви и милосердия. Что же вам не нравится? Когда же у нас про любовь и милосердие говорить разрешали! Мелко-буржуазная мораль, вот как это называлось. Поповщина! А классовый подход? Господи, слава Богу, не жили вы, Сергей, в прежние времена, не доносили на вас все соседи – и сверху и сбоку, чуть ли не каждая собака на дворе доносы строчила. Эх!

Чудом, чудом, Сережа, мог приличный человек выжить. Такие бесы, да ведь они повсюду были – половина нашего народа, Господи прости. Как я свои черновики от них прятал! В церковь теперь потянулись. Но ведь и бесы в церковь ходят, крестится, а у самого хвост выглядывает.

Так что Сережа, милый мой воин, боритесь за любовь