Ярослав Смеляков - Стихотворения и поэмы

271. НИКОЛАЙ ПОЛЕТАЕВ

В складе памяти светится тихо и кротко,как простая иконка в лампадных огнях,Николай Полетаев в косоворотке,пиджаке и не новых смазных сапогах.

Лучше всякой заученной злобно наукимне запомнились, хоть я совсем не простак,эти слабые, длинные, мягкие руки,позабывшие гвоздь, молоток и верстак.

В коридоре пустынном метельною ночью,улыбнувшись беспомощно и горячо,этот старый, замученный жизнью рабочийположил свою руку ко мне на плечо.

Пролетает мой день в тишине или в звоне,мне писать нелегко и дышать тяжело.На кого возложить мне пустые ладони,позабывшие гвоздь, молоток и кайло?

272. ПАВЕЛ ШУБИН

Словно поздняя в поле запашкамеж осенним леском и лужком,черный волос у Шубина Пашки,припорошенный первым снежком.

Не однажды, Россию спасая,в бой ходила большая рука.Плечи крепкие — сажень косая,и отчаянный лоб батрака.

Для вернейшего сходства портрета,чтоб не вышло, что тот, да не тот,это русское буйство одетов заграничный дрянной коверкот.

Это в наши салоны и залыдля ледащих страстей городскихиз Кубани станица прислалазакоперщика песен своих.

И сейчас, как не раз уже было,подходя и с бочков, и с лица,мимоходом столица сгубилаперелесков и пашен певца.

Доконала искусством и водкой.Поздно, поздно, хотя второпях,вы приехали, сестры и тетки,хоронить его в черных платках.

273. ЮРИЙ ОЛЕША

Не на извозчике, а пеший,жуя потайно бутерброд,в пальтишке стареньком Олешавесной по улице идет.

Башка апрельская в тумане,ледок в проулочке блестит.Как чек волшебника, в карманерублевка старая лежит.

Ее возможно со стараньемистратить на закате летна чашку кофе в ресторане,на золотой вечерний свет.

Он не богат, но и не жалок,и может, если всё забыть,букетик маленьких фиалокодной красавице купить.

Но так тревожно и приятноне обольщать и не жалеть,а в переулочке бесплатноснежком и наледью хрустеть.

Пускай в апрельском свежем мраке,не отставая там и тут,как бы безмолвные собаки,за ним метафоры бегут.

274. ВОЛГА

Такие тоже есть поэтыв стране прекрасной и большой:у них земли и неба нету,а только строчки за душой.

Есть только видимость искусствабез поражений, без щедрот,там всё ослаблено и пусто:ни очертаний, ни высот.

А ты живешь трудясь и долгоиз-за того, товарищ мой,что поворачивается Волга,плеща и тешась, за душой.

Я видел плес ее однажды,в теченье нескольких минут,лишь из окна, с поспешной жаждой,в какой-то выехав маршрут.

Но по твоей судьбе и волеона вошла в мое житье:ее стремнины, и раздолье,и даже отмели ее.

275. ЮРИЙ ГАГАРИН

В одном театре, в темном зале,неподалеку под Москвойтебя я видел вместе с Валей,еще женой, уже вдовой.

И я запечатлел незыбко,как озаренье и судьбу,и эту детскую улыбку,и чуть заметный шрам на лбу.

Включив приемник наудачу,средь волн эфира мировыхвчера я слушал передачукружка товарищей твоих.

Они, пробившись к нам сквозь дали,не причитали тяжело,а только медленно вздыхали,как будто горло им свело.

И эти сдержанные вздохитвоих подтянутых друзей —как общий вздох одной эпохи,как вздох морей и вздох полей.

Я видел сквозь туман московскийкак раз тридцатого числа,как тяжкий прах к стене Кремлевскойпечально Родина несла.

Ты нам оставил благородно,уйдя из собственной среды,большие дни торжеств народныхи общий день одной беды.

276. ВОЗРАСТ

Я заявляю для журналови для писательских газет,что возраст мой отнюдь не малый,его скрывать мне смысла нет.

Но что-то вовсе не похоже,чтоб я хотел, свершая путь,стать хоть немного помоложеи юность дальнюю вернуть.

Под этим зимним небосводомя рад тому, что навсегдамои как раз совпали годыи революции года.

Не знаю, как там будет дальше,но возраст свой в своем краю —без фанфаронства и без фальши —я никому не отдаю.

277. ЛЕВ ТОЛСТОЙ

Был дождь и снег апрельский сразу,асфальт дымился и блистал,когда я с жителем Кавказак Поляне Ясной подъезжал.

Меж елей, выстроенных строго,от снега мокрого светла,бесшумно двигаясь, дорогавдоль дома барского вела.

Мы шли задумчиво впервые,всё повидавши на веку,к святому месту всей России,как бы мальчишки к старику.

Его могила тут весноюстоит без близких и родных,обернутая вечной хвоей,среди подснежников живых.

Здесь тихо веет от могилысредь чистоты и темнотыодною силой, только силой,не признающей суеты.

Он ею мерился немноголишь ради хватки удалойи с философией, и с богом,и даже с самою землей.

278. ПИАЛА

Пускай к тебе течет отсюдамоя веселая хвала,большая круглая посуда,страны калмыцкой пиала.

Там, на путях труда и брани,в своей кибитке кочевойты знала и бульон бараний,и чай калмыцкий золотой.

Менялась степь, пора сменялась,но под шатровым потолкомты трижды кряду наполняласькобыльим белым молоком.

Какая б ни была погода,в руке негнущейся своейтебя держал хозяин родаи смуглый отрок, сын степей.

Еще я знаю то сугубо,что припадали по утрамкалмычки жаждущие губык твоим наполненным краям.

В тебя, в тебя, на самом деле,бесстрастны и невеселы,глазами круглыми гляделии кобылицы и орлы.

Благодарю за ту удачу,что в подмосковной полумглеты прикатила к нам на дачуи поместилась на столе.

Забыв чернила и бумагуи сев за скатерть в свой черед,пью из тебя хмельную влагуза степь твою и твой народ.

279. «Еще вчера в степи полынной…»

Еще вчера в степи полыннойпирог мы ели именинныйи пили горькое вино.Как в пляске на эстраде нашей,за пиалой ходила чаша,пока не сделалось темно.

В котлах, горящих из тумана,варились целые бараны,шипели жирно вертела,и над посудою стекляннойвитал щемящий дух сазанаи стерлядь длинная плыла.

Гора не сходится с горою,как мы сошлись с ее икрою,воздавши честь ее бокам.Вся эта стерлядь золотая,как будто женщина пустая,всю ночь ходила по рукам.

Склонив победные знамена,истратив порох похоронный,мы пировали день и ночь.Кумыс под темным небосводомвкушал старик седобородый,и пили пиво мать и дочь.

Мы ели всласть и пили вдовольсмеялись девушки и вдовы.И, благочестью вопреки,стучала белая посуда,с кастрюлек сыпалась полудаблистали старые клинки.

Еще вчера, в начале мая,мы пили водку, заглушаяпечаль и грусть сердец больных.Вокруг пылающей столицывсю ночь скакали кобылицы —увы! — без всадников своих.

280. ЛЮБЕЗНАЯ КАЛМЫЧКА