Ярослав Смеляков - Стихотворения и поэмы

255. ДВЕ СОБАЧЬИ МОРДЫ

Пусть я тронутый на третьи в уме нетвердый,но желаю лицезретьдве собачьи морды.

Больше женщин и юнцов —близких исключая —я своих прекрасных псовувидать желаю.

Я б прикидывать не стал,а единым духомту ложбинку почесалза собачьим ухом.

А они — и тот, что млад,и заматерелый —указаний не хотят,знают сами дело.

Сами знают, что сказать,лая между прочим,и от радости визжатьиз последней мочи.

Я пришел из тех гостей,из таковской бражки,где ни мяса, ни костей —киселек да кашки.

Я вам вместе, пес и пес,из палаты жаркойникакого не принесмалого подарка.

…Не желаю порошкови пилюль снотворных,а хочу собачьих псов,сильных, непритворных.

256. МУЖИЦКИЕ ПИСЬМА

А я вот довольно зависими вряд ли чего бы достигбез дедовских медленных писем,без смысла крестьянского их.

Всё было бы только притворство,я сам ничего бы не смог,когда бы в свое стихотворствоне внес доморощенный слог.

Издержки и таинства стиляничуть не стараюсь избыть, —да, мы его дома растили,а где его надо растить?

Негромкое строчек движеньедля тех, кто в чужой стороне,наполнено всё уваженьемко всей — поименно — родне.

Писал их в далекое времяв деревне заштатной своейпо главной прижизненной темея самый как раз грамотей.

Но все-таки стиль создавали,пока он таким вот не стал,все те, что тогда диктовали,а я только просто писал.

257. СЕРДЦЕ

Если мир треснет, трещина пройдет через сердце поэта.

Мир был разъят и обесчещен,земля крутилась тяжело.Ах, сколько их, тех самых трещин,по сердцу самому прошло!

Оно еще живет покудаи переваривает быт,но, словно с трещиной посуда,веселым звоном не звенит.

Оно еще стучит неплохо,в нем не совсем погаснул жар;оно годится твой, эпоха,последний выдержать удар.

258. НОЧЬ В ПЕРЕУЛКЕ

Как в сказочной шкатулке,похожий на ханжу,в токийском переулкетомительно хожу.

Сначала по законуне видно здесь ни зги —лишь трубочки неонада синие круги.

Потом идут хмельные,храня приличный тон,и пахнет, как в России,японский самогон.

Таким же самым духомнасыщена до слезгорбатая старухас торговлишкой вразнос:

как Ноева семейка,воркуют и гремятлягушечки и змейкии мордочки тигрят.

Японские иеныи русский аппетит.Как жирная гиена,старушечка глядит.

Сдержаться не умею:на гибель на свою,заранее бледнея,я в руки взял змею.

Исчерпан и исперченторговый интерес:змея из гуттаперчи,да я-то из телес.

Для оргии дальнейшейне годен мой талант:опасны эти гейшии страшен хиромант.

Он, красный весь и синий,на грани бытия.Ведь в сонме этих линийесть линия моя.

Сейчас я всё узнаю сквозьсказочную тьму.

Но всё же не гадаю,наверно, понимая,что это ни к чему.

259. НА РОДИНЕ НИКОЛАЯ ВАПЦАРОВА

Перо мое не в чернилах, а в крови…

Собравшись как-то второпях,не расспросивши никого,мы у Вапцарова в гостях,в квартире маленькой его.

Уже прошло немало лет,давно то время вдалеке,когда явился нам поэтна нашем русском языке.

Как подобает, прибран дом,и свет в окошках золотой,но что-то странное кругом,какой-то воздух неживой.

На полке книги так стоятот корешка до корешка,как будто много дней подрядне прикасалась к ним рука.

И непонятна нам сперваеще особенность и та,что не горят никак дрова,не раскаляется плита.

Пол по-музейному блестит,официальна тишина,и, как на сцене, говориттрагичным шепотом жена.

Я вроде суеверным стал,чего на ум-то не придет?Хозяин сильно запоздал,домой, наверно, не придет.

Уж много лет тому назадего прикончили враги.По лестнице не прозвучатего спешащие шаги.

Его напрасно не зови,а лучше подойди к бюро:оно и вправду всё в крови,его поэзии перо.

260. ВСЕ НЫНЧЕ ПИШУТ О СВЕТЛОВЕ

Все нынче пишут о Светлове,и я, хоть классиком не стал,но что-то вроде предисловьяк его собранью написал.

Все с ним в пивных глушили кружки,все целовались с ним спьяна,нашлись и грешные подружки,и непорочная жена.

Над незажившею могилойдвенадцать месяцев подрядони болтают в общем милои со старанием острят.

Так что же, может, я ревнуюили завидую ему,ушедшему в страну иную,в ту, как в соборе, золотую,полусветящуюся тьму?

Нет. Ведь у нас одна дорога,за ним иду в разведку я —от свечки отчего порогадо черных люстр небытия.

Я просто издали примерилкостюм вечерний гробовой.Всё будет так же, в той же меренемного позже и со мной.

261. РАВЕЛЬ

Я понял мысли верным ходомсредь достижений и обид —своим избранникам природаза превосходство нагло мстит.

Француза, слепленного тонкоиз вкуса, сердца и ума,поставит вдруг на четверенькии улыбается сама.

И гениального мальчишкусредь белоблещущих высотза то, что он зарвался слишком,рукой Мартынова убьет.

…И я за те свои удачи,что были мне не по плечу,сомкнувши зубы, не запла́чу,а снова молча заплачу́.

262. «Зима стояла в декабре…»

Зима стояла в декабресовсем не шутки ради:снег на шоссе и во дворе,в Москве и Ленинграде.

Как белых — в шахматах — успех,как длительное чудо,летал повсюду белый снег,лежал себе повсюду.

Похорошела сразу ель,мороз трещал, как надо,почти что целых пять недель,с походом три декады.

И я всю эту смену днейс великою охотойв закрытой комнате моейбез отдыху работал.

Однажды мимо в позднийсрок дорогой недалекойпроехал Пушкина возок…Рысак проёкал Блока.

А вслед за ними (хоть темно,но, кажется, поближе)Владим Владимыч на «рено»проехал из Парижа.

Но вот уже, как в горле ком,с какой-нибудь попойкипромчалась шумно с ямщикомесенинская тройка.

Неся набор шутливых слови узенькую шпагу,прошел задумчиво Светловсвоим неспешным шагом.

И сквозь поземку и метель,как музыки начало,вдали Мартынова свирельвозлюбленно звучала.

Зима дымилась на заре,светлея и крепчая.

Я начал книгу в декабреи в декабре кончаю.

263. ТРУБОЧИСТ