Дмитрий Мережковский - Антология поэзии русского зарубежья (1920-1990). (Первая и вторая волна). В четырех книгах. Книга первая

«Летом душно, летом жарко…»

Летом душно, летом жарко,Летом пуст Париж, а яОсчастливлен, как подарком,Продолженьем бытия.

С мертвыми веду беседу,Говорю о жизни им,А весной опять уедуВ милый довоенный Крым.

И опять лучи, сияя,Утром в окна льются к нам,Море Черное гуляет,Припадает к берегам.

И как будто время сталоЗанавесочкой такой,Что легко ее усталоОтвести одной рукой.

Диана Люксембургского сада

Закинув руку за плечо,Стрелу ты ловишь из колчана,Вздыхающая горячо,Разгоряченная Диана.

Ты мчишься в каменном кругуОдежд, вскипающих как пена,И как виденье на бегуСверкает легкое колено.

Такой стремительный полет,Такая легкость пред глазами,Что будто бы весь сад плывет,Летит, кружится вместе с нами.

Диана в воздухе сухомРитмические мечет стрелы,И мрамор кажется стихомЯмбически-окаменелым.

Тристан

Другом был океан, стал навеки преградою он.Бездной сделался он, стеной крепостной между нами.Слышишь: колокол в церкви — похоронный звон,Видишь — свечей восковых высокое пламя.

Это приснилось нам: шелковый брачный навес,Дом короля, дерзость встреч беззаконных,Волосы золотые, сиянье лица и лес,Блужданье вдвоем в лесу в тех чащах зеленых.

Бретань! Камни, воздух, деревья, вода —Вы пронизаны светом, а я умираю.Раны снова открылись. Не уйти от суда…Это — все, жизнь кончается. Нашему раю,

Сну и счастью, свободе и воле пришлаРоковая проверка. Навстречу тумануВырастает со дна океана немая скала,Что потом назовут «Скалою Тристана».

Нет, Изольда, напрасно ты спешишь океан переплыть!Ветви розы в цвету оплетут две могилы в аббатстве,И в веках перевьется преданья жемчужная нитьО любви, о разлуке, о горе, о браке, о братстве.

Изольда

Изольда, доносится зов приглушенныйСквозь море, сквозь вечность и холод и тьму.Нечаянно выпит, пажом поднесенный,Любовный напиток — проклятье ему!

Средь горных провалов и водной пустыни,Под грохот прибоя, под шелест дубов,Бретонские барды прославят отнынеНесчастье твое до скончанья веков.

Изольда, ты слышишь: навеки, навекиПечальная повесть о жизни земной:Два имени будут, как горные реки,Сливаться в один океан ледяной.

Лицо, что светило средь бури и мрака,Кольцо, что тонуло в кипящей воде,И грех и позор оскверненного бракаСам Бог покрывает на Божьем суде.

Молись, но молитва не справится с горем,Вино пролилось — колдовская струя, —И тяжестью черной темнеет над моремНаш гроб, наш чертог — роковая ладья.

Французские поэты

Поль Верлен

«Как в пригороде под мостом рекаВлечет в своем замедленном теченьеГрязь городскую, щебень, горсть пескаИ солнечного света преломленье,

Так наше сердце гибнет — каждый час, —И ропщет плоть и просит подаянья,Чтоб Ты сошла и облачила насВ достойное бессмертных одеянье…»

…Свершилось. Посетило. Снизошло. —Он слышит шум твоих шагов, Мария,А за окном на мутное стекло,Блестя, ложатся капли дождевые.

Но голова горит в огне, в жару,От музыки, от счастья, от похмелья;Из темноты, под ливень, поутруКуда-нибудь, на свет, из подземелья

По лестнице спешит, шатаясь, он. —Как выдержишь такое опьяненье!Светает. Над рекой несется звон,И в церкви утреннее слышно пенье.

Артур Рембо

Неукротимый пасынок Вийона —Испачканный костюм, пух в волосах,Он гений и безумец — вне закона,Но ангелам сродни на небесах.

Под звон тарелок в кабаке убогомУбогий ужин с другом, а потомСтихи — пред вечно пьяным полубогом,Закутанным в дырявое пальто.

И ширится сквозь переулок грязныйПростор, и вдруг среди хрустальных водКачается, в такт музыке бессвязной,На захмелевшем бриге мореход.

Но, заблудившись в лондонском тумане,В своем кромешном творческом аду,Он был внезапно в сердце тайно раненВидением, явившимся ему.

Ослеп, оглох — и с гордостью, с презреньемСам свой полет небесный оборвал.Простился с музыкой и вдохновеньемИ навсегда купцом безвестным стал.

Леконт де Лиль

«Мир — стройная система, а разливНеукрощенных чувств доступен многим.Поэт лишь тот, кто, чувство подчинив,Умеет быть достойным, мудрым, строгим…»

Перчатки, отвороты сюртукаИ властный профиль — мне таким он снится.Он был скупым: спокойствие песка,В котором бешеный самум таится.

Мне снится он, надменный и прямой —Прямые линии присущи силе;Был одинок всегда учитель мой:Склонялись перед ним, но не любили.

Он говорил: «Сверхличным стань, поэт,Будь верным зеркалом и тьмы и света,Будь прям и тверд, когда опоры нет,Ищи в других не отзвука — ответа.

И мир для подвигов откроется, он твой,Твоими станут звери, люди, боги;Вот мой завет: пойми верховный строй —Холодный, сдержанный, геометрично-строгий».

Стефан Малларме

«Чахотка ныне гения удел!В окно больницы льется свет потоком,День, может быть последний, догорел,Но ангел пел нам голосом высоким.

Блуждали звезды в стройной тишине,Часы в палате медленно стучали.Лежать я буду: солнце на стене,На белой койке и на одеяле.

Я в этом пыльном городе умру,Вдруг крылья опущу и вдруг устану,Раскинусь черным лебедем в жару,Пусть смерть в дверях, но я с постели встану:

Я двигаюсь, я счастлив, я люблю,Я вижу ангела, я умираю,Я мысли, как корабль вслед кораблю,В пространство без надежды отправляю.

Вот солнцем освещенный влажный луг,Вот шелест веток, паруса движенье…»Поэт очнулся. Он глядит — вокругКоляски, шум. Сегодня воскресенье.

Цветут каштаны — о, живой поток!Цветут акации — о, цвет любимый!Он шел, он торопился на урок,Озлобленный, усталый, нелюдимый,

Остановился где-то сам не свой —Дух дышит там, где хочет и где знает —Какая тема странная: больнойВ общественной больнице умирает.

«Все, что было, — как много его и как мало!..»

Все, что было, — как много его и как мало!Ну, а память, магическая игла,Пестрым шелком узоры по белой канве вышивала,Возбуждала, дразнила, манила, звала.

«Эти годы»… и вдруг: где теперь эти годы?[101]Под мостами вода навсегда утекла,И остались одни арок гнутые своды,Серый камень, чужая парижская мгла.

И когда-нибудь скажут: «Их время напрасно пропало,Их судьба обманула, в изгнанье спасения нет».Да, конечно! Но все же прекрасное было начало —Радость. Молодость. Вера. И в сердце немеркнущий свет.

Николай Белоцветов

«С тем горьковатым и сухим…»

С тем горьковатым и сухим,Тревожащим истомой темной,Что расстилается, как дым,Витая над моей огромной,Моей покинутой странойС протяжной песней сиротливой,В седую стужу, в лютый знойПерекликаясь с черной нивой,С тем, что рыдает, как Орфей,О Эвридике вспоминая,С тем ветром родины моейЛети, печаль моя ночная.

«Распахнутого, звездного алькова…»