И повсюду космос. Избранные стихотворения и поэмы - Виктор Александрович Соснора

полночь.

«Цветет жасмин…»

Цветет жасмин.

А пахнет жестью.

А в парках жерди из железа.

Как селезни скамейки.

             Желчью

тропинки городского леса.

Какие хлопья! Как зазнался!

Стою растерянный, как пращур.

Как десять лет назад —

              в шестнадцать —

цветет жасмин.

Я плачу.

Цветет жасмин. Я плачу.

              Танец

станцован лепестком.

             А лепта?

Цветет жасмин!

         Сентиментальность!

Мой снег цветет в теплице лета!

Метель в теплице!

Снег в теплице!

А я стою, как иже с ним.

И возле

     не с кем

          поделиться.

Цветет жасмин…

Цвети, жасмин!

Мужество

А может, мужество в проклятье,

в провозглашенье оды ночи,

и в тяготении к прохладе

небритых, бледных одиночеств?

А может, мужество в мажоре,

в высоколобом отстраненье,

в непобедимости моржовых

клыков

или в тюленьей лени?

Я видел —

и моржи робели,

тюлени не держали марку,

неколебимость колыбелей

расшатана распутством мамок.

Я видел, как сражались кобры,

встав на хвосты,

дрожа от гнева.

Их морды – вздувшиеся колбы

раскачивались вправо – влево.

Казалось, что танцуют гады,

что веселятся на колядках.

Но каждая ждала: другая

Сбежит от каменного взгляда.

Октябрь

Октябрь.

Ох, табор!

      Трамваи скрипучи —

                  кибитки, кибитки!

      Прохожие цугом —

                  цыгане, цыгане!

      На черном асфальте —

                    на черной копирке

      железные лужи лежат в целлофане.

Октябрь!

Отары

    кустарников —

             каждый сучочек отмечен.

    Стригут неприкаянных, наголо бреют.

    Они – по-овечьи,

    они – по-овечьи

    подергивают животами и блеют.

Вот листьям дадут еще отпуск на месяц:

витайте!

     Цветите!

          Потом протоколы

составит зима.

И все будет на месте:

достойно бело,

         одинаково голо.

Гостиница «Москва»

Как теплится

в гостинице,

в гостинице —

грустильнице?

Довольны потеплением,

щебечущим динамиком,

днем полиэтиленовым

на этаже двенадцатом?

Как старится

в гостинице,

в гостинице —

хрустальнице?

С кристальными графинами,

гардинами графичными,

кустарными вареньями?

Мы временно,

мы временно!

Мы – воробьи осенние,

мы – северяне.

          Мы —

мечтавшие о зелени,

но ждущие

       зимы.

«Фонари опадают…»

Фонари опадают.

    Опадают мои фонари.

        Целые грозди электрических листьев

           примерзают к уже не зеленой земле.

Эти листья

на ощупь – неощутимы

(это листья моих фонарей!),

по рисунку – негеометричны,

по цвету – вне цвета.

Без единого звука

    листья моих фонарей

    примерзают к уже не зеленой земле.

А деревья, к примеру, опадают не так.

Как они опадают!

    Ах, как обучились деревья

        опадать! Как вызубрили осень —

            от листка до листка,

                от корки до корки!

И когда опадают деревья —

выявляй, проходящий, запасы печали!

* * *

Незаметно для всех опадают мои фонари.

Но они опадают —

            я-то знаю,

                  я – вижу.

Боян

(из цикла «Всадники»)

Мальчик Боян из Загорья

«Буран терзал обочины…»

Буран терзал обочины,

ласкал бурьян обманчиво.

Шли по полю оброчные

и увидали мальчика.

И увидали мальчика

по росту – меньше валенка.

Ни матушки, ни мачехи

не помнил мальчик маленький.

Не помнил мальчик маленький

ни батюшки, ни отчима.

На нем – доха в подпалинах

овчиной оторочена,

шапчонка одноухая,

вихры клочками мерзлыми.

Крестьяне убаюкали

мальчишку низкорослого.

В печи до самой полночи

рычало пламя пылкое.

Мальчишка встал тихонечко

и сел в куток с сопилкою.

И заиграл о Загорье,

о загорелых ратниках,

о тропах, что зигзагами

уводят в горы раненых.

Сны у оброчных прочные, —

сопят во все подусники…

Проспали ночь оброчные

и не слыхали музыки.

Боян

Стихи да кулак булатный —

все достоянье Бояна.

Есть латы. Но эти латы

отнюдь не достоянье.

Под латами-то рубаха

в прорехах, в зубцах-заплатах.

Всучил Ярослав-рубака

за песни Бояну латы.

Не князь – перекатной голью

слоняться бы вечно певчему.

А нынче идет что гоголь,

посвечивая наплечниками.

Увидит кабак нараспашку,

клокочущий ковш осушит,

такое понарасскажет —

от хохота пухнут уши!

И выпьет на полполушки,

а набузит на тыщу.

Отыщет боярина-клушу

и под бока натычет.

Кулак у Бояна отборный.

Под забором, на бревнах тухлых

боярина долго и больно

колотит Боян по уху.

Что удар – то майский подарок,

что удар – громыхают кости.

И кличет боярина Ставра

Боян «поросенком бесшерстным».

Боярин

У боярина Ставра хоромы.

Закрома у Ставра огромны.

Проживает боярин в палате.

А носит обноски-лапти.

И сам-то боярин – лапоть,

и лоб у него – не очень.

И любит боярин лапой

в пушистой ноздре ворочать.

Добро, был бы хрыч старый,

а то – двадцатитрехлетний.

Вершина деяний Ставра —

валяться в пшеничной клети.

Прихватит персидский коврик,

заляжет с утра