Георгий Голохвастов - Гибель Атлантиды: Стихотворения. Поэма

Глава семнадцатая

Меж тем хозяин со взором суровым,В тяжелом хмеле на шутки скупой,Идет по саду с другою толпойНарядных женщин и к зрелищам новымВеселых спутниц ведет за собой.Спешат мужчины за ними гурьбой,И топот ног по дорожкам садовымТо громкой речью мужской заглушен,То взрывом смеха и кликами жен.

А вкруг клубятся ночные туманы:Росистый сумрак дремотой объят,Не дрогнут кедры, веков великаны,Широкой сенью нависли платаны,Рядами стрел кипарисы стоят;Лениво плещут в бассейнах фонтаны,Холодной сталью застыли пруды;Над ними дремлют глубокие гроты,И отсвет статуй огнем позолотыГорит на глади недвижной воды.

Пройдя ворота меж двух обелисков,Вступили гости на скошенный луг,Стеной кустов обнесенный вокруг.Напротив входа, в тени тамарисковСтолы накрыты. Подносы сластей,Плоды в плетеных из прутьев корзинахИ вина в старых тяжелых кувшинахСоблазном тонким встречают гостей.

К себе их манят призывно лежанкиУзором пестрым ковров дорогих.Они ложатся. Рабыни-служанкиКропя, духами обрызгали их,А слуги, молча, омыли им ногиВодою свежей в глубоких тазах,У женщин блеск любопытства в глазах,С оттенком страсти и странной тревоги…Всё небо — в звездах, как в чистых слезах,И плавно месяц плывет остророгий.

Влекуще-жутки людские пирыНа мертвом лоне полночной поры:Чуть шепчут ветки, и лунные чарыВидений роем живят их шатры;Дразнящей песней рыдают кифары,В наплывах дыма приносят кострыОтрадный вздох ароматной коры.Течет вино, наполняются чары,Кружа, волнуют хмельные пары;Мятежней мысли; тревожней ударыСердец горячих; от страстной жарыИстомно телу… Пушисты ковры…Одежды вяжут… Сближаются парыВ притворном споре любовной игры…

А пестрых зрелищ картины живыеИдут, сменяясь. Толпа дикарейПропела песни свои хоровые;Волшебник въявь вызывал теневыеВиденья — призрак людей и зверей;Танцоры, ветра ночного быстрей,Мелькали в танцах порывисто-бурных.Играли мимы. Силач-богатырьС натугой гнулся под тяжестью гирь.Шуты кривлялись в одеждах мишурных.

Чем дальше — больше забав-новостей,Чем позже час — тем нежданней затеи.Как дети малы, но пылки, пигмеиСредь общей свалки разгаром страстейВ любовных сценах смешили гостей.

С бичом надсмотрщик, скачками сатира,Бежал вприпрыжку и девочек гналПо лугу к месту разгульного пира.«О-э!..» — он крикнул. В ответ на сигнал«О-э!» — раздалось, и рой мальчугановВрасплох малюток застал на лугу:Свистели петли проворных арканов,Добыча быстро досталась врагу.У женщин взоры подернулись дымкойПохмельной страсти. Следя за игрой,Мужчины громко кричали порой,Стихали сразу пред близкой поимкой,В погоне — вслух ободряли ловца,В ладони били в минуту удачи;И люб им был поединок горячий,И долгий трепет борьбы до конца,И робкий лепет беспомощной сдачи…

Попарно шесть обнажившихся жен,В мужских и женских раскрашенных масках,Сплелись, сомлев в неестественных ласках;И, шатким светом костров озарен,Союз любовный их тел змеевидных,В растущей страсти восторгов бесстыдных,Казался въяве чудовищным сном…И снова кубки вскипают вином.

Гостей волнуют и кружат соблазны;Их говор громок, но речи бессвязны;Всё чаще смех, всё несдержанней крик,Грубей намеки и резче движенья;Уже несносна обуза туник;Уже влечет колдовство притяженья,И льнут, к устам приникая, уста,И взоры тонут во взорах туманных.Уже поспешно для юношей странныхС гостями рядом готовят места.

В них всё двулично, и вид, и приемы:Зеленых тог полуженский покрой,И губ насмешка с призывной игрой,И дерзкий взор с поволокой истомы,Смарагды в кольцах на нежных руках,Смарагдов цепи на стройных ногах.И отрок, с кожей по-девичьи гладкой,С густым налетом румян и белил,К вождю приблизясь, придвинул украдкойХозяйский кубок и с женской повадкойВино лениво сквозь зубы цедил.

Но вождь-хозяин, как завороженный,Упрямо в думы свои погружен,Был чужд веселью гостей, окруженныйВниманьем льнущих и вкрадчивых жен.Они напрасно, одна пред другою,Его старались желаньем зажечь:Его не тешит ревнивая речь,Не будит взор под двойною дугоюРесниц с их быстрым немым языком,Не дразнит грудь недомолвкой нагою,И нежность кожи, мелькнувшей тайкомМеж складок тоги, упавшей с лежанки,Не жалит бегло коварством приманки.

На сердце струны иные звучат.Как дар елея пылающей ране,Струится в душу другой аромат:О нежных пальцах, о девственном стане,Об юном смехе, — минутно богат,Минутно счастлив, в блаженном обманеОн снова грезит, как грезил стократ.Пред ним — царевна. И в бражном туманеСейчас так дорог виденья возврат!Она такая опять, как и ране,Тогда, впервые, у царских палат,Под самый вечер, в саду на поляне.

Ее любовно горящий закатОсыпал, точно рубиновой пудрой;Вокруг головки ее темнокудрой,Как алый нимб, диадемы охват;Туника рдеет, и дивное телоВ лучах багряных свободно и смело,А грудь бесстрастно, как вздох ветерка,Покров воздушный колышет слегка.

Она — сиянье нездешнего света,В ней — свежесть, радость и трепет расцвета,Как в день весенний томленье цветка.Дыханьем слаще и тоньше жасминаНезримо веет ее чистота;Сурьмы не надо бровям, и карминаНе просят губы желанного рта.А взор?.. Как боль от ожога железом,Доныне чара очей тех жива!В глазах, с чудесным изящным разрезом,Как небо, темных зрачков синева;Их взгляд глубокий, прозрачный и чистый,Как тайна, чуден и непостижим:Он в душу смотрит, прямой и лучистый,Смущенья чуждый пред взором чужим…

Глава восемнадцатая

О, сон заветный!.. И вдруг — пробужденье:Смеются гости, и хохотом слухВстревожен грубо; его сновиденьеВспугнули крики, и призрак потух.

Лишь свет, скользивший полоскою тонкой,Дрожа пугливо в ночной синеве,Мерцал над лугом, где в мягкой травеТоченый мрамор вздымался колонкойНад плоской чашей и била ключомВода из камня, немолчно и звонкоДробя струю о цветной водоем.

И, смутно высясь над лугом прохладным,Полночных оргий свидетелем жадным,Венчал колонку смеющийся лик,В кудрях по плечи, с венком виноградным,С бородкой острой… Теперь он возник,Зловещий видом, как вестник недобрый,С улыбкой хитрой смотря на толпу.Обвив колонку, ползли по столпу,Как символ знанья, две медные кобры.

Душа вождя изживала борьбу:Мрачней морщины сложились на лбу,Угрюмей брови, сдвигаясь, нависли;Рука невольно сжималась в кулак…Но вдруг, осилив смятенные мысли,Он подал слугам условленный знак.

Гремит повозка. Огромны и тяжки,Скрипят колеса. Как кони в хомут,Влегая в лямки ременной упряжки,Вперед подавшись и в гладкие ляжкиУперши руки, три негра везутБольшую клетку. За частой и крепкойРешеткой накрест сплетенных полос,Держась за прутья ухваткою цепкой,В углу прижался привозный колосс —Питекантроп обезьяноподобный.Был страшен узник огромный и злобный;Весь шерстью жесткой он густо порос,Как зверь двуногий из чащи лесистой;Спадала прядь темно-бурых волосМохнатой кистью с груди мускулистой;Большая челюсть, расплюснутый носИ лба покатый — как срезанный — скосЗвериный облик чертам придавали;А блеск в глубоко запавших глазах,Светясь отливом безжизненной стали,Таил животный недремлющий страхС тупым, присущим зверям любопытством…Веселье, шутки и хохота взрыв…Мужчины спорят о звере с бесстыдством,На время кубки и женщин забыв.

Гудят литавры. Танцовщица вышла.Она, скрываясь в покрове густом,Недвижно стала близ клетки у дышла.Пронесся шепот глухой, а потомВсё сразу стихло. И чувственность жалоВ сердца вонзила; тайком закипалоВ телах желанье, как тлеющий трут:Потехи острой, еще небывалойС волненьем гости от зрелища ждут.

А страшный пленник, неловко по клеткеПройдя тяжелой походкой горилл,Приник всем телом к негнувшейся сеткеИ взор упорный в виденье вперил,Чутьем звериным неясно тревожим.И тотчас с криком призывным, похожимНа плач протяжный проснувшихся сов,Метнулся призрак: отброшен покров,И в танце, телом гордясь чернокожим,Взвилась лесов Эфиопии дочь,Как ворон, взлетом пугающий ночь.

Она кружится; проворно и дробноЧастит ногами; плечами тряся,Поводит грудью и гибко, подобноТростинке в бурю, колеблется вся;Потом на месте, вращая белками,Ведет в томленьи по телу руками,От груди книзу скользя вдоль боков,Шевелит быстро и резко боками,И в сильном теле двусмысленный зов.Вдруг вспыхнул факел и трепетным блескомМинутно залил плясуньи лицо:В носу широком мелькнуло кольцо,Серьга мотнулась граненым подвеском,Пестро зажглось ожерелье из бус…Волненье… крики… Невольник со страхомОткрыл засова окованный брус;Раскрылась клетка, и тяжким размахомОпять закрылась за женщиной дверь;Навстречу гостье пошел полузверь…

Невольно люди притихли. ДогадкиРазвязки близкой болезненно-сладки;Виденья страсти проходят в уме…Сердца стучат напряженно, толчками,Глаза темнеют большими зрачками.Вот кто-то словно рванулся в тьме,Склонился, звякнув о кубок зубами,И жадно пьет, припадая губами,Спеша смочить пересохший язык;И часто, громко глотает кадык…

Еще следили за питекантропом,А воздух новым гуденьем литаврОпять разбужен. Широким галопомПримчался всадник. Как дикий кентавр,Чудесный призрак таинственных мифов,Сосед враждебный воинственных скифов,Он был могуч и, в слияньи живом,С конем казался одним существом.

Пылал огонь бороды красно-рыжей,Пылал огнем медно-красный загарНагого тела; и страсть, как пожар,Светясь в глазах и в улыбке бесстыжей,Наружу рвалась, как рвется река,Ища свободы в разгар половодья.Наездник бросил небрежно поводья,Коню ногами сжимая бока,И, словно клича кентавра-подругу,Скакал с призывом любовным по лугу.

Поднялся вождь, свой скифос расплескав…И гости ждут с извращенностью чуткой,Что, в щедрой смене полночных забав,Какой-то новой неведомой шуткойСейчас хозяин их хочет развлечь.Все, встав, столпились. Беспечная речьУмолкла вдруг; в неизвестности жуткойДрожали жен охмелевших сердцаПод близкий топот и храп жеребца.

Но ждать недолго. Размеренным махомКентавр на женщин направил коня;Он в их толпу, пораженную страхом,Ворвался с гиком и, стан наклоня,Ценил их дерзко, как ценит товарыКупец, ведущий расчетливый торг.Его, как град, осыпают удары;Но вместе с болью заслуженной карыВ нем только крепнет любовный восторг.

Напрасны крики, побои — без толку…Ездок добычу наметил себе:Мгновенно руки скользнули по шелку —Схватил, осилил в неравной борьбеИ вскинул жертву на конскую холку;А конь, сначала рысцой топоча,Ее баюкал в ласкающей качке,Потом взвился на дыбы сгорячаИ вдруг помчался в ликующей скачке.

И, словно ночи завесой укрыт,Тяжелый топот поспешных копытВо мраке смолк. Лишь у края дорогиПятно белело потерянной тоги…

Прошла минута… Отважный починБыл принят разно: испуг и смущеньеНа лицах женщин; но, явно, мужчинПример кентавра привел в восхищенье.

Как искра в сене сухом, похищеньеЗажгло безумцев внезапным огнем:В насильи мнимом спешит пресьпценьеНайти короткий и острый подъем.

Охрипший клик… замешательство схватки…Нежданный натиск встречает отпор;В борьбе растет сладострастный задор.Возня и топот. Причудливо-шаткиЛюдские тени, и жутко-багровНеверный отсвет горящих костров.

Но вот похитчик стремительно в чащеИсчез с добычей своей дорогой;Живую ношу уносит другой;За ними — третий… Всё чаще и чащеМужчины женщин несут на руках,Влекут и тащат, скрываясь в кустах.

Прекрасны неба ночного чертоги;Бесстрастно месяц сверкает двурогий,Иштар-царица зловеще-светла.Всё смолкло. Тени одели покровомЛюдские тайны в затишьи садовом:В траве повсюду простерты тела;Везде в животной алчбе обладаньяНесытый пламень больного желаньяИ ласк порочных бессильная ложь.А лик кудрявый в венке виноградном,Над лугом высясь, во взоре злорадномТаит усмешки презрительной дрожь.

Глава девятнадцатая