Сборник - Серебряный век русской поэзии

Октябрь 1925

«Ну, целуй меня, целуй…»

Ну, целуй меня, целуй,Хоть до крови, хоть до боли.Не в ладу с холодной волейКипяток сердечных струй.

Опрокинутая кружкаСредь веселых не для нас.Понимай, моя подружка,На земле живут лишь раз!

Оглядись спокойным взором,Посмотри: во мгле сыройМесяц, словно желтый ворон,Кружит, вьется над землей.

Ну, целуй же! Так хочу я.Песню тлен пропел и мне.Видно, смерть мою почуялТот, кто вьется в вышине.

Увядающая сила!Умирать так умирать!До кончины губы милойЯ хотел бы целовать.

Чтоб всё время в синих дремах,Не стыдясь и не тая,В нежном шелесте черемухРаздавалось: «Я твоя».

И чтоб свет над полной кружкойЛегкой пеной не погас —Пей и пой, моя подружка:На земле живут лишь раз!

1925

«Я помню, любимая, помню…»

Я помню, любимая, помнюСиянье твоих волос.Не радостно и не легко мнеПокинуть тебя привелось.

Я помню осенние ночи,Березовый шорох теней,Пусть дни тогда были короче,Луна нам светила длинней.

Я помню, ты мне говорила:«Пройдут голубые года,И ты позабудешь, мой милый,С другою меня навсегда».

Сегодня цветущая липаНапомнила чувствам опять,Как нежно тогда я сыпалЦветы на кудрявую прядь.

И сердце, остыть не готовясь,И грустно другую любя.Как будто любимую повесть,С другой вспоминает тебя.

1925

«Мелколесье. Степь и дали…»

Мелколесье. Степь и дали.Свет луны во все концы.Вот опять вдруг зарыдалиРазливные бубенцы.

Неприглядная дорога,Да любимая навек,По которой ездил многоВсякий русский человек.

Эх вы, сани! Что за сани!Звоны мерзлые осин.У меня отец – крестьянин,Ну, а я – крестьянский сын.

Наплевать мне на известностьИ на то, что я поэт.Эту чахленькую местностьНе видал я много лет.

Тот, кто видел хоть однаждыЭтот край и эту гладь,Тот почти березке каждойНожку рад поцеловать.

Как же мне не прослезиться,Если с венкой в стынь и звеньБудет рядом веселитьсяЮность русских деревень.

Эх, гармошка, смерть-отрава,Знать, с того под этот войНе одна лихая славаПропадала трын-травой.

1925

«Неуютная жидкая лунность…»

Неуютная жидкая лунностьИ тоска бесконечных равнин, —Вот что видел я в резвую юность,Что, любя, проклинал не один.

По дорогам усохшие вербыИ тележная песня колес…Ни за что не хотел я теперь бы,Чтоб мне слушать ее привелось.

Равнодушен я стал к лачугам,И очажный огонь мне не мил,Даже яблонь весеннюю вьюгуЯ за бедность полей разлюбил.

Мне теперь по душе иное…И в чахоточном свете луныЧерез каменное и стальноеВижу мощь я родной стороны.

Полевая Россия! ДовольноВолочиться сохой по полям!Нищету твою видеть больноИ березам и тополям.

Я не знаю, что будет со мною…Может, в новую жизнь не гожусь,Но и всё же хочу я стальноюВидеть бедную, нищую Русь.

И, внимая моторному лаюВ сонме вьюг, в сонме бурь и гроз,Ни за что я теперь не желаюСлушать песню тележных колес.

1925

«Вечером синим, вечером лунным…»

Вечером синим, вечером луннымБыл я когда-то красивым и юным.

Неудержимо, неповторимоВсё пролетело… далече… мимо…

Сердце остыло, и выцвели очи…Синее счастье! Лунные ночи!

4/5 октября 1925

«Не криви улыбку, руки теребя…»

Не криви улыбку, руки теребя, —Я люблю другую, только не тебя.

Ты сама ведь знаешь, знаешь хорошо —Не тебя я вижу, не к тебе пришел.

Проходил я мимо, сердцу всё равно —Просто захотелось заглянуть в окно.

4/5 октября 1925

«Клен ты мой опавший, клен заледенелый…»

Клен ты мой опавший, клен заледенелый,Что стоишь, нагнувшись, под метелью белой?

Или что увидел? Или что услышал?Словно за деревню погулять ты вышел.

И, как пьяный сторож, выйдя на дорогу,Утонул в сугробе, приморозил ногу.

Ах, и сам я нынче чтой-то стал нестойкий,Не дойду до дома с дружеской попойки.

Там вон встретил вербу, там сосну приметил,Распевал им песни под метель о лете.

Сам себе казался я таким же кленом,Только не опавшим, а вовсю зеленым.

И, утратив скромность, одуревши в доску,Как жену чужую, обнимал березку.

28 ноября 1925

«Какая ночь! Я не могу…»

Какая ночь! Я не могу.Не спится мне. Такая лунность.Еще как будто берегуВ душе утраченную юность.

Подруга охладевших лет,Не называй игру любовью,Пусть лучше этот лунный светКо мне струится к изголовью.

Пусть искаженные чертыОн обрисовывает смело, —Ведь разлюбить не сможешь ты,Как полюбить ты не сумела.

Любить лишь можно только раз,Вот оттого ты мне чужая,Что липы тщетно манят нас,В сугробы ноги погружая.

Ведь знаю я и знаешь ты,Что в этот отсвет лунный, синийНа этих липах не цветы —На этих липах снег да иней.

Что отлюбили мы давно,Ты не меня, а я – другую,И нам обоим все равноИграть в любовь недорогую.

Но все ж ласкай и обнимайВ лукавой страсти поцелуя,Пусть сердцу вечно снится майИ та, что навсегда люблю я.

30 ноября 1925

«Ты меня не любишь, не жалеешь…»

Ты меня не любишь, не жалеешь,Разве я немного не красив?Не смотря в лицо, от страсти млеешь,Мне на плечи руки опустив.

Молодая, с чувственным оскалом,Я с тобой не нежен и не груб.Расскажи мне, скольких ты ласкала?Сколько рук ты помнишь? Сколько губ?

Знаю я – они прошли, как тени,Не коснувшись твоего огня,Многим ты садилась на колени,А теперь сидишь вот у меня.

Пусть твои полузакрыты очиИ ты думаешь о ком-нибудь другом,Я ведь сам люблю тебя не очень,Утопая в дальнем дорогом.

Этот пыл не называй судьбою,Легкодумна вспыльчивая связь, —Как случайно встретился с тобою,Улыбнусь, спокойно разойдясь.

Да и ты пойдешь своей дорогойРаспылять безрадостные дни,Только нецелованных не трогай,Только негоревших не мани.

И когда с другим по переулкуТы пойдешь, болтая про любовь,Может быть, я выйду на прогулку,И с тобою встретимся мы вновь.

Отвернув к другому ближе плечиИ немного наклонившись вниз,Ты мне скажешь тихо: «Добрый вечер…»Я отвечу: «Добрый вечер, miss».

И ничто души не потревожит,И ничто ее не бросит в дрожь, —Кто любил, уж тот любить не может,Кто сгорел, того не подожжешь.

4 декабря 1925