Лицей 2024. Восьмой выпуск - Анна Маркина

недосягаем как бы бесстрастности научен

и пруд лежит необитаем аэродромом для стрекоз

я – никогда не будет больше я бирюзовый камышовый

я каждый час живой и новый велосипедный и стальной

лес сбрасывает ночь как ношу несёт торжественно как тушу

диана в балку сна на море как зайца утку и ежа

и листьями играет голос и всякое перо послушно

где только с голой головою можно взойти на утра трон

и снова выдуть как игрушку не безымянную букашку

но кареглазую журчалку из листьев или из корней

мы будем вместе будем вместе мудры как полевые шпаты

или нежны как богомолы перед величием цикад

личинка куколка имаго строение как мысль о Боге

и я не я уже немного не только я не столько я

«Облако, объятое синевой, заключённое в синеву, как в тюрьму…»

Облако, объятое синевой, заключённое в синеву, как в тюрьму,

коршуна чёрный, почти лошадиный крик, как бы из тьмы во тьму.

И многое, невнятное слуху, неверное синим моим глазам,

переливающееся из сосуда в сосуд и открывающееся как сезам.

Состояние сна в полдень, на руках вытянутых крупноплодная груша,

купальщица, явленный полый цвет, побеждённый ужас.

И душа большая, непомещающаяся, как тень от дерева,

как в день заключённый год,

вниз по Хорольской балке мимо прудов плывёт.

«В декабрьском оттепельном лесу…»

В декабрьском оттепельном лесу

встретить синичью стаю:

большие, лазоревки, пухляки

и аполлоновки.

Засмотреться на капли тумана, на

цветущий волнистый мох

и понять, что это не жизнь одна,

но один и един Бог.

И проснуться от треска сорок,

от чёрно-белых вспышек, как от огня,

и увидеть, что лес суров,

каждой каплей целящийся в меня.

ландшафт: встреча

Цикл стихотворений

i

И к колесу велосипеда

лист случайный

всей душою прилипает.

ii

В ноябре остаётся не много добра:

поздних яблок – фонарики,

мягкий подмёрзший шиповник.

По садам (что-то прошлое)

в балку спускаешься –

птица! – оживляет ландшафт

и маячит, как мушка в глазу.

По следам – и – свои оставляешь следы –

робкой памяти светлую мету.

Балка в балку впадает,

дальше и дальше –

в реку́:

и, влекомая долгой разлукой,

стекает, как песня.

iii

След размок.

Зов, серебряный, сте́пи.

Солнце, разыгравшись к обеду, слепит,

рассыпается всеми твоими слезинками

в поздней моей траве.

Звон переливается в голове,

как грусть – из кувшина.

Ни души вокруг,

лишь в овраге

черёмуха и крушина. ломкие пальцы

лучи лучи ветки

пространства

зверь осторожный

сердце болитИ надо всем, как водокачка в деревне

ветер

древний,

верный его гранит.

iv

Женщина моя на фоне первого

листопада

брошена как будто.

Вот тропинка: липы, клёны, ясени

и она одна,

одна из них.

Облетают руки,

руки верные,

пиксели, как чешуя, слоятся:

осень, осень – голубое дерево –

только тальк на крылышках твоих.

v

Слишком долго нет солнца

и глубока тишина.

Оберегал, золотое, – оно обмякло, как яблоко.

Страсти и ревности лишена

эта женщина –

не жена –

шляпка цветка:

сама себе солнце и облако.

Шёлк всех отвергнутых –

тёплая поздняя осень.

Зелень озимая.

Тяжёлый лосиный след.

Как будто мутный стеклянный шар

выпадает из рук,

но остаётся висеть

серый его свет –

как молчанье после случайного секса:

сразу – беззащитна, слаба

– и –

уменьшается,

уменьшается,

сжимается

до капли пота, которую смахиваешь со лба.

vi

О поздний свет, таинственный портал –

прореха каждая, куда дроздом летал

рябинником,

а возвращался певчим.

vii

разложив

на составляющие ландшафт

до души

добравшись

вот душа:

годовые кольца

плеск случайных лучей

позднего солнца

из разрыва тяжёлых туч

viii

…да и потом:

всё это мимесис, как сказал Платон.

ix

Ветер южный, умеренный.

Качается шар одуванчика.

Это я семилетний,

и сумерки,

и большой мной же скошенный луг.

Всё иду по периметру:

всякий вдох у пространства –

движение

духа,

т. е. сверчка, одуванчика,

взмах косы моей,

утро её.

x

Сложное и, как элегия, грустное,

как всякое русское:

дорога осенняя – сумерки – матерьял холста –

устройство листа кленового, липового, дубового

и всякого облетающего листа.

Тает дерево,

тает –

и всё равно сильнее меня.

Прижмусь щекою:

холодный дух зелёного и голубого огня.

Отучившись на человека,

отчаявшись,

час, два –

специально теряешь время.

Становится кроной одуванчиковая голова

и сразу же облетает.

Всматриваешься:

что там, за последним листом?

Слезятся глаза, и ничего не видишь.

Тот же круглый, как шар, простор,

из которого никуда не выйдешь.

xi

…отраженья

учиться разгадывать,

будто старые письма разглядывать,

иероглифы чёрных ветвей:

дрогнет мир от осиновой капли,

от берёзовой или кленовой,

и начнёт отраженье по новой,

перед звонкой, девичьей, лиловой,

перед каплей судьбы трепетать.

xii

Немощь такая: таянье ледников,

мякоть гниющей груши,

где – я – оса?

Ясность – молчание бедняков.

Их – караваны – тянутся в небеса.

А позади – одинокий крест,

как посреди

степи

говорящий куст.

Шелест его ветвей,

шёпот терновых уст

слушает Моисей.