Избранное - Дмитрий Борисович Кедрин

class="p1">И уже потянулись

Стрельчатые башенки кверху.

Переходы,

Балкончики,

Луковки да купола.

И дивились ученые люди,

Зане́ эта церковь

Краше вилл италийских

И пагод индийских была!

Был диковинный храм

Богомазами весь размалеван,

В алтаре,

И при входах,

И в царском притворе самом;

Живописной артелью

Монаха Андрея Рублева

Изукрашен зело

Византийским суровым письмом…

А в ногах у постройки

Торговая площадь жужжала,

Торовато кричала купцам:

— Покажи, чем живешь! —

Ночью подлый народ

До креста пропивался в кружалах,

А утрами истошно вопил,

Становясь на правеж.

Тать, засеченный плетью,

У плахи лежал бездыханно,

Прямо в небо уставя

Очёсок седой бороды.

И в московской неволе

Томились татарские ханы,

Посланцы Золотой,

Переметчики Черной Орды.

А над всем этим срамом

Та церковь была —

Как невеста!

И с рогожкой своей,

С бирюзовым колечком во рту

Непотребная девка

Стояла у Лобного места

И, дивясь,

Как на сказку,

Глядела на ту красоту!..

А как храм освятили,

То с посохом,

В шапке монашьей,

Обошел его царь —

От подвалов и служб

До креста.

И, окинувши взором

Его узорчатые башни,

— Лепота́! — молвил царь.

И ответили все: — Лепота́!

И спросил благодетель:

— А можете ль сделать пригожей,

Благолепнее этого храма

Другой, говорю?

И, тряхнув волосами,

Ответили зодчие:

— Можем!

Прикажи, государь! —

И ударились в ноги царю.

И тогда государь

Повелел ослепить этих зодчих,

Чтоб в земле его

Церковь

Стояла одна такова,

Чтобы в суздальских землях

И в землях рязанских

И прочих

Не поставили лучшего храма,

Чем храм Покрова!

Соколиные очи

Кололи им шилом железным,

Дабы белого света

Увидеть они не могли.

Их клеймили клеймом,

Их секли батогами, болезных,

И кидали их,

Темных,

На стылое лоно земли.

И в Обжорном ряду,

Там, где заваль кабацкая пела,

Где сивухой разило,

Где было от пару темно,

Где кричали дьяки:

«Государево слово и дело!» —

Мастера христа ради

Просили на хлеб и вино.

И стояла их церковь

Такая,

Что словно приснилась.

И звонила она,

Будто их отпевала навзрыд.

И запретную песню

Про страшную царскую милость

Пели в тайных местах

По широкой Руси

Гусляры.

1938

Ермак

Пирует с дружиной отважный Ермак

В юрте у слепого Кучума.

Средь пира на руку склонился казак,

Грызет его черная дума.

И, пенным вином наполняя стакан,

Подручным своим говорит атаман:

— Не мерена вдоль и не пройдена вширь,

Покрыта тайгой непроезжей,

У нас под ногой распростерлась Сибирь

Косматою шкурой медвежьей.

Пушнина в сибирских лесах хороша,

И красная рыба в струях Иртыша!

Мы можем землей этой тучной владеть,

Ее разделивши по-братски.

Мне впору кучумовы бармы надеть

И сделаться князем остяцким…

Бери их кто хочет, да только не я:

Иная печаль меня гложет, друзья!

С охотой отдал бы я что ни спроси,

Будь то самопал иль уздечка,

Чтоб только взглянуть, как у нас на Руси

Горит перед образом свечка,

Как бабы кудель выбивают и вьют,

А красные девушки песни поют!

Но всем нам дорога на Русь заперта́

Былым воровством бестолковым.

Для татя одни лишь туда ворота́ —

И те под замочком пеньковым.

Нет спору, суров государев указ!

Дьяки на Руси не помилуют нас…

Богатства, добытые бранным трудом

С заморских земель и окраин,

Тогда лишь приносят корысть, если в дом

Их сносит разумный хозяин.

И я б этот край, коль дозволите вы,

Отдал под высокую руку Москвы.

Послать бы гонца — государю челом

Ударить кучумовым царством

Чтоб царь, позабыв о разбое былом,

Казакам сказал: «Благодарствуй!»

Тогда б нам открылась дорога на Русь…

Я только вот ехать туда не берусь.

Глядел без опаски я смерти в лицо,

А в царские очи не гляну!..

Ермак замолчал, а бесстрашный Кольцо

Сказал своему атаману:

— Дай я туда съезжу. Была не была!

Не срубят головушку — будет цела!

Хоть крут государь, да умел воровать,

Умей не сробеть и в ответе!

Конца не минуешь, а двум не бывать,

Не жить и две жизни на свете!

А коль помирать, то, кого ни спроси,

Куда веселей помирать на Руси!..

Над хмурой Москвою не льется трезвон

Со ста сорока колоколен:

Изменой бояр государь удручен

И тяжкою немочью болен.

Главу опустив, он без ласковых слов

В Кремле принимает нежданных послов.

Стоят в Грановитой палате стрельцы,

Бояре сидят на помосте,

И царь вопрошает: — Вы кто, молодцы?

Купцы аль заморские гости?

Почто вы, ребята, ни свет ни заря

Явились тревожить надежу-царя?..

И, глядя без страха Ивану в лицо,

С открытой душой, по-простецки, —

Царь! Мы русаки! — отвечает Кольцо. —

И промысел наш не купецкий.

Молю: хоть опала на нас велика,

Не гневайся, царь! Мы — послы Ермака.

Мы, выйдя на Дон из Московской земли,

Губили безвинные души.

Но ты, государь, нас вязать не вели,

А слово казачье послушай.

Дай сердце излить, коль свидаться пришлось,

Казнить нас и после успеешь, небось!

Чего натворила лихая рука,

Маша кистенем на просторе,

То знает широкая Волга-река,

Хвалынское бурное море.

Недаром горюют о нас до сих пор

В Разбойном приказе петля да топор!

Но знай: мы в кучумову землю пошли

Загладить бывалые вины.

В Сибири, от белого света вдали,

Мы бились с отвагою львиной.

Там солнце глядит, как сквозь рыбий пузырь,

Но мы, государь, одолели Сибирь!

Нечасты в той дальней стране города,

Но стылые недра богаты.

Пластами в горах залегает руда,

По руслам рассыпано злато.

Весь край этот, взятый в жестокой борьбе,

Мы в кованом шлеме подносим тебе!

Немало высоких казацких могил

Стоит вдоль дороженьки нашей,

Но мы тебе бурную речку Тагил

Подносим, как полную чашу.

Прими эту русскую нашу хлеб-соль,

А там хоть на дыбу послать нас изволь!

Иван поднялся и, лицом просветлев,

Что тучею было затмилось,

Промолвил: — Казаки! Отныне свой гнев

Сменяю на ласку и милость.

Глаз вон, коли старое вам помяну!

Вы ратным трудом искупили вину.

Поедешь обратно, лихой есаул,

Свезешь атаману подарок… —

И царь исподлобья глазами блеснул,

Свой взгляд задержав на боярах:

— Так вот как, бояре, бывает подчас!

Казацкая доблесть — наука для вас.

Казаки от царского гнева, как вы,

У хана защиты не просят,

Казаки в Литву не бегут из Москвы

И