Ирина Кнорринг - Окна на север. Вторая книга стихов.

Я люблю заводные игрушки

Я люблю заводные игрушкиИ протяжное пенье волчка.Пряди русых волос на подушкеИ спокойный огонь камелька.

Я люблю в этом тихом покоеПосле бешеной сутолки дняСвое сердце, совсем ледяное,Хоть немножко согреть у огня.

Я люблю, когда лоб мой горячийТронет ласково чья-то ладонь.А в углу — закатившийся мячикИ бесхвостый, облупленный конь.

Позабыв и тоску, и усталость,Так легко обо всем говорить…Это все, что мне в жизни осталось,Все, что я научилась любить.

ИЗМЕНА

Воображаемому собеседнику

Измены нет. И это словоНи разу не слетало с губ.И ничего не стало новымВ привычно-будничном кругу.

Измены нет. Но где-то втайне,Там, где душа совсем темна,В воображаемом романеОна уже совершена.

Она сверкнула жгучей новью,Жизнь подожгла со всех сторон.Воображаемой любовьюРеальный мир преображен.

И каждый день, и каждый вечер —Томленье, боль, огонь в крови.Воображаемые встречиНесуществующей любви.

А тот — другой — забыт и предан.(Воображаемое зло!)Встречаться молча за обедомОбидно, скучно, тяжело.

Круги темнее под глазами,Хмельнее ночь, тревожней день.Уже метнулась между намиВоображаемая тень…

А дом неубран и заброшен.Уюта нет. Во всем разлад.В далекий угол тайно брошенОтчаяньем сверкнувший взгляд…

Так, — проводя, как по указке,На жизни огненный изъян,—Ведет к трагической развязкеВоображаемый роман.

День прошел без меня

День прошел без меня.День прошел, — и ему не помочь.И мне жаль бесполезного дня,Соскользнувшего в тихую ночь.

Завтра, время кляня,Снова ждать неживой темноты,Отцветанья усталого дня.(Чтоб назвать его снова — пустым).

Завтра брошу кому-то: «прости!Облетели, как листья, года.Ухожу, чтобы сбиться с пути.Не вернусь никогда».

Все равно — никуда от тебя не уйдешь,Моя невдохновенная ложь!

«От Бога спасенья не жди…»

От Бога спасенья не жди!За боль огневую в груди.За то, что у воли подрезаны крылья.За сладкое и неживое безсилье.За то, что теперь не поймешь,Где правда, где ложь.За все неживые, пустые года.За испепеляющее «никогда».За трудное, страшное слово: «уйди».За все, что тебя стережет впереди, —

Спасенья — прощенья — не жди.

«Сегодня день — совсем вчерашний…»

Сегодня день — совсем вчерашний.В пустом окне — пустой рассвет.Бормочет дождь с тоской всегдашнейО том, чего на свете нет.

Навстречу солнцу и свободе,В туманной утренней дали,За счастьем призрачным уходятВ пустое море корабли.

О несвершившемся тоскуя,Маня в чужие города,Звеня надеждой в даль пустуюСкользят стальные поезда.

И призрачно-неуловимы,Из темноты, из тесноты,В пустое небо синим дымомЛетят последние мечты.

И так легко с сознаньем ясным,Не сбившись с трезвого пути,Из жизни темной и прекраснойВ пустую вечность перейти.

«День догорит в неубранном саду…»

День догорит в неубранном саду.В палате электричество потушат.Сиделка подойдет: «уже в бреду».Посмотрит пульс — все медленней и глуше.

Сама без сна, мешая спать другим,Не буду я ни тосковать, ни биться…Прозрачный синий полумрак. Шаги…А жизни-то осталось — в белом шприце.

Еще укол. В бреду иль наяву?Зрачки расширятся, окостянеют…Должно быть, — никого не позову.Должно быть, — ни о чем не пожалею…

Так ночь пройдет. Блеснет заря вдали.Туман дома окутает, как саван.И в это утро я уйду с земли.Безропотно. Бестрепетно. Бесславно.

«Помню — поезд бесшумно рвануло…»

Стану думать, что скучаешь

Ты в чужом краю…

Помню, — поезд бесшумно рвануло.Твой последний, растерянный взгляд…(Средь вокзального шума и гулаНичего не воротишь назад).

Пустота и безжизненность улиц…(Что мне делать с такой пустотой?)Об игрушки твои споткнуласьВ темноте возвратившись домой.

Вот опять — дожди, непогода,Гнет ничем не оправданных дней…Вот опять — пустота и свобода.Уже горько знакомая мне.

На лазурно-седом океанеТы во сне встречаешь зарю…И я слышу твое дыханье,На пустую кроватку смотрю.

Твои письма всего мне дороже,(Не читать их, — любовно беречь),Хоть не сам ты их пишешь, быть может,Хоть мертва в них французская речь.

И мне чудится, как вечерами,Среди мирно уснувших детей,Ты тоскуешь о доме, о маме,Об уютной кроватке своей.

«Будет больно. Не страшно, а странно…»

Будет больно. Не страшно, а странно.Слишком просто и слишком легко.Вот расплата за годы обмана,Вот обещанный «вечный покой»!

Ни печали, ни слез, ни тревоги, —Равнодушье во всем и везде.Будет трудно подумать о Боге,И неловко смотреть на людей.

А потом — (но не все ли равно?)Очень холодно, сыро, темно.

«Ты знаешь сам — таков от века…»

Виктору Мамченко

Ты знаешь сам — таков от векаЗакон, нам данный навсегда:От человека к человеку —Дорога боли и стыда.

За проблеск теплоты минутной —Цена невидимых утрат.И непреодолимо трудноСказать простое слово: брат.

И если для тебя дорожеТвой невзволнованный покой,— Не отзывайся на тревожныйИ жадный зов души другой.

Очнись от жалости невольной,Останови последний шаг:Почти всегда бывает больно,Когда раскроется душа.

«Мои слова о верности и боли…»

Мои слова о верности и боли,Мои слова, нежней которых нет, —Не растеряй в своей слепой неволеМои слова, похожие на бред.

От жарких слез опухнувшие веки,Стихи о том, что невозможно жить…Я знаю, как жестоко в человекеЖелание — все поскорей забыть.

Припомни все в короткий миг утраты,Когда в вечерний, в неурочный часПритихшею больничною палатойПридешь ко мне. Уже в последний раз.

«Над широкой вечерней равниной…»

Над широкой вечерней равниной —Память незабываемых дней.Да в улыбке подросшего сынаСлабый отблеск улыбки моей.

Груды старых тетрадок на полке.Пачки писем (когда? от кого?)Чьей-то жизни слепые осколки.А потом — ничего. Ничего…

Много скучных стихов. Да еще —Крест, обвитый зеленым плющем.

«Есть такое слово: „не могу“…»

Есть такое слово: «не могу».Глупое такое слово.Словно стон, оно слетает с губВ тишине отчаянья глухого.

«Не могу»… и слезы на глазах,Жалкие, беспомощные слезы.И отчаянье, и стыд, и страх.И кому-то скрытая угроза…

Руки жалобно спадают с плечИ висят безжизненно, как плети…— Значит, больше нечего беречь,Кроме призрачной мечты о смерти…

Но в каком-то дьявольском кругуСердце бьется и тоскует снова…Глупенькое слово: «не могу».Грустное такое слово.

«Лета не было в этом году…»