Максим Горький - Русская поэзия начала ХХ века (Дооктябрьский период)

1908

Серебряный Колодезь

Родина

В. П. Свентицкому[120]

Те же росы, откосы, туманы,Над бурьянами рдяный восход,Холодеющий шелест поляны,Голодающий, бедный народ;

И в раздолье, на воле — неволя;И суровый свинцовый наш крайНам бросает с холодного поля —Посылает нам крик: «Умирай —

Как и все умирают…» Не дышишь,Смертоносных не слышишь угроз:Безысходные возгласы слышишьИ рыданий, и жалоб, и слез.

Те же возгласы ветер доносит;Те же стаи несытых смертейНад откосами косами косят,Над откосами косят людей.

Роковая страна, ледяная,Проклята́я железной судьбой —Мать Россия, о родина злая,Кто же так подшутил над тобой?

1908

Москва

Из цикла «Паутина»

Паук

Нет, буду жить — и буду питьВесны благоуханный запах.Пусть надо мной, где блещет нить,Звенит комар в паучьих лапах.Пусть на войне и стон, и крик,И дым пороховой — пусть едок, —Зажгу позеленевший ликВ лучах, блеснувших напоследок,Пусть веточка росой блеснет;Из-под нее, горя невнятно,Пусть на меня заря прольетЖемчужно-розовые пятна…Один. Склонился на костыль.И страстного лобзанья проситДуша моя…И ветер пыльВ холодное пространство бросит, —В лазуревых просторах носит.

И вижу:Ты бежишь в цветахПод мраморною, старой аркойИ пурпуровых своих шелкахИ в шляпе с кисеею яркой.Ты вот: застенчиво мила,Склоняешься в мой лед и холод;Ты не невестой мне цвела:Жених твой и красив, и молод.Дитя, о улыбнись, — дитя!Вот рук — благоуханных лилий —Браслеты бледные, — блестя,Снопы лучей озолотили.Но урони, смеясь сквозь боль,Туда, где облака-скитальцы, —Ну, урони желтофиольВ мои трясущиеся пальцы!Ты вскрикиваешь, шепчешь мне:«Там, где ветвей окрестились дуги,Смотри, — крестовик в вышинеПовис на серебристом круге…»Смеешься, убегаешь вдаль;Там улыбнулась в дали вольной.

Бежишь — а мне чего-то жаль.Ушла — а мне так больно, больно…

Так в бирюзовую эмальНад старой, озлащенной башнейКасатка малая взлетит —И заюлит, и завизжит,Не помня о грозе вчерашней;За ней другая — и смотри:За ней, повизгивая окол,В лучах пурпуровой зариНад глянцем колокольных стекол —Вся черная ее семья…Грызет меня тоска моя.И мне кричат издалека —Из зарослей сырой осоки,Что я похож на паука:Прислушиваюсь… Смех далекий,Потрескиванье огонька…Приглядываюсь… Спит река…В туманах — берегов излучья…

Туда грозит моя рука,Сухая, мертвая… паучья…

Иду я в поле за плетень.Рожь тюкает перепелами;Пред изумленными очамиСвивается дневная сень.И разольется над лугамиВ ночь умножаемая тень —Там отверзаемыми мглами,Испепеляющими день.

И над обрывами откоса,И над прибрежною косойПопыхивает папироса,Гремит и плачет колесо.И зеленеющее просоРазволновалось полосой…Невыразимого вопроса —Проникновение во всё…

Не мирового ль там хаосаЗабормотало колесо?

1908

Москва

Из цикла «Город»

Праздник

В. В. Гофману[121]

Слепнут взоры: а джиорно[122]Освещен двухсветный зал.Гость придворный непритворноШепчет даме мадригал, —

Контредансом, контредансом[123]Завиваясь в «chinoise»[124]Искры прыщут по фаянсам,По краям хрустальных ваз.

Там — вдали — проходит полныйСедовласый кавалер.У окна вскипают волныРазлетевшихся портьер.

Обернулся: из-за пальмыМаска черная глядит.Плещут струи красной тальмыВ ясный блеск паркетных плит.

«Кто вы, кто вы, гость суровый, —Что вам нужно, домино?»Но, закрывшись в плащ багровый,Удаляется оно.

Прислонился к гобелэнам,Он белее полотна…А в дверях шуршит уж трэномГри-де-перлевым[125] жена.

Искры прыщут по фаянсам,По краям хрустальных ваз.Контредансом, контредансомВьются гости в «chinoise».

<Июль 1908>

Серебряный Колодезь

ИЗ КНИГИ СТИХОВ

«КОРОЛЕВНА И РЫЦАРИ»

(1919)

Родина

НаскучилиСтарые годы…Измучили:Сердце,Скажи им: «Исчезните, старыеГоды!»

И старыеГодыИсчезнут.

Как тучи, невзгодыПроплыли.Над чащейИ чище и слащеТяжелый, сверкающий воздух;И — отдыхи…

В сладкие чащиНесутся зеленые воды.И песня знакомогоГномаНесется вечерним приветом.

«ВернулисьКо мне мои детиПод розовый куст розмарина…Склоняюсь над вамиЦветамиИз старых столетий….Ты, злая година, —Рассейся!В уста эти влейся —О нектар! —

Тяжелый, сверкающий воздухИз пьяного сладкого кубка.

Проснулись:Вернулись!

<Апрель 1909>

Москва

ИЗ КНИГИ СТИХОВ «ЗВЕЗДА»

(1922)

Родине

Рыдай, буревая стихия,В столбах громового огня!Россия, Россия, Россия, —Безумствуй, сжигая меня!

В твои роковые разрухи,В глухие твои глубины, —Струят крылорукие духиСвои светозарные сны.

Не плачьте: склоните колениТуда — в ураганы огней,В грома серафических пений,В потоки космических дней!

Сухие пустыни позора,Моря неизливные слез —Лучом безглагольного взораСогреет сошедший Христос.

Пусть в небе — и кольца Сатурна,И млечных путей серебро, —Кипи фосфорически бурно,Земли огневое ядро!

И ты, огневая стихия,Безумствуй, сжигая меня,Россия, Россия, Россия —Мессия грядущего дня!

<Август 1917>

Поворовка

ИННОКЕНТИЙ АННЕНСКИЙ[126]

ИЗ КНИГИ СТИХОВ «КИПАРИСОВЫЙ ЛАРЕЦ»

(1910)

ИЗ РАЗДЕЛА «ТРИЛИСТНИКИ»

ИЗ «ТРИЛИСТНИКА СЕНТИМЕНТАЛЬНОГО»

Старая шарманка

Небо нас совсем свело с ума:То огнем, то снегом нас слепило,И, ощерясь, зверем отступилаЗа апрель упрямая зима.

Чуть на миг сомлеет в забытьи —Уж опять на брови шлем надвинут,И под наст ушедшие ручьи,Не допев, умолкнут и застынут.

Но забыто прошлое давно,Шумен сад, а камень бел и гулок,И глядит раскрытое окно,Как трава одела закоулок.

Лишь шарманку старую знобит,И она в закатном мленье маяВсе никак не смелет злых обид,Цепкий вал кружа и нажимая.

И никак, цепляясь, не пойметЭтот вал, что не к чему работа,Что обида старости растетНа шипах от муки поворота.

Но когда б и понял старый вал,Что такая им с шарманкой участь,Разве б петь, кружась, он пересталОттого, что петь нельзя, не мучась?..

ИЗ «ТРИЛИСТНИКА ОСЕННЕГО»