Максим Горький - Русская поэзия начала ХХ века (Дооктябрьский период)

<Август 1908>

Суйда

Телеграфист

С. Н. Величкину[118]

Окрестность леденеетТуманным октябрем.Прокружится, провеетИ ляжет под окном, —

И вновь взметнуться хочетБольшой кленовый лист.Депешами стрекочетВ окне телеграфист.

Служебный лист исчертит.Руками колесоДокучливое вертит,А в мыслях — то и се.

Жена болеет боком,А тут — не спишь, не ешь,Прикованный потокомЛетающих депеш.

В окне кустарник малый.Окинет беглый взгляд —Протянутые шпалыВ один тоскливый ряд,

Вагон, тюки, брезентыДа гаснущий закат…Выкидывает ленты,Стрекочет аппарат.

В лесу сыром, далекомТеряются пески,И еле видным окомМерцают огоньки.

Там путь пространства чертит…Руками колесоДокучливое вертит;А в мыслях — то и се.

Детишки бьются в школеБез книжек (где их взять!):С семьей прожить легко лиРублей на двадцать пять:

На двадцать пять целковых —Одежа, стол, жилье.В краях сырых, суровыхТянись, житье мое! —

Вновь дали мерит взором:Сырой, осенний дымНад гаснущим просторомПылит дождем седым.

У рельс лениво всхлипнулДугою коренник,И что-то в ветер крикнулИспуганный ямщик.

Поставил в ночь над склономШлагбаум пестрый шест:Ямщик ударил звономВ простор окрестных мест.

Багрянцем клен промоет —Промоет у окна.Домой бы! Дома ноет,Без дел сидит жена, —

В который раз, в который,С надутым животом!..Домой бы! Поезд скорыйВ полях вопит свистком;

Клокочут светом окна —И искр мгновенный снопСквозь дымные волокнаУдарил блеском в лоб.

Гремя, прошли вагоны.И им пропел рожок.Зеленый там, зеленый,На рельсах огонек…

Стоит он на платформе,Склонясь во мрак ночной, —Один, в потертой форме,Под стужей ледяной.

Слезою взор туманит.В костях озябших — лом.А дождик барабанитНад мокрым козырьком.

Идет (приподнял ворот)К дежурству — изнемочь.Вдали уездный городКидает светом в ночь.

Всю ночь над аппаратомОн пальцем в клавиш бьет.Картонным циферблатомСтенник ему кивнет.

С речного косогораВ густой, в холодный мрак —Он видит — семафораВзлетает красный знак.

Вздыхая, спину клонит;Зевая над листом,В небытие утонет,Затянет вечным сном

Пространство, время, богаИ жизнь, и жизни цель —Железная дорога,Холодная постель.

Бессмыслица дневнаяСменяется иной —Бессмыслица дневнаяБессмыслицей ночной.

Листвою желтой, блеклой,Слезливой, мертвой мглойПостукивает в стеклаОктябрьский дождик злой.

Лишь там на водокачкеМоргает фонарек.Лишь там в сосновой дачкеРыдает голосок.

В кисейно нежной шалиДевица средних летВыводит на роялиЧувствительный куплет.

1906–1908

Серебряный Колодезь

Арестанты

В. П. Поливанову[119]

Много, брат, перенеслиНа веку с тобою бурь мы.Помнишь — в город нас свезли.Под конвоем гнали в тюрьмы.

Била ливнем нас гроза:И одежда перемокла.Шел ты, в даль вперив глаза,Неподвижные, как стекла.

Заковали ноги намВ цепи.Вспоминали по утрамСтепи.

За решеткой в голубомБыстро ласточки скользили.Коротал я время сномВ желтых клубах душной пыли.

Ты не раз меня будил.Приносил нам сторож водки.Тихий вечер золотилОкон ржавые решетки.

Как с убийцей, с босяком,С вором,Распевали вечеркомХором.

Здесь, на воле, меж степейВспомним душные палаты,Неумолчный лязг цепей,Наши серые халаты.

Не кручинься, брат, о том,Что морщины лоб изрыли.Всё забудем: отдохнем —Здесь, в волнах седой ковыли.

1904

Серебряный Колодезь

Песенка комаринская

Шел калика, шел неведомой дороженькой —Тень ползучую бросал своею ноженькой.

Протянулись страны хмурые, мордовские —Нападали силы-прелести бесовские.

Приключилось тут с каликою мудреное:Уж и кипнем закипала степь зеленая.

Тень возговорит калике гласом велием:«Отпусти меня, калика, со веселием.

Опостылело житье мне мое скромное,Я пройдусь себе повадочкою темною».

Да и втапоры калику опрокидывала;Кафтанишко свой по воздуху раскидывала.

Кулаками-тумаками бьет лежачего —Вырастает выше облака ходячего.

Над рассейскими широкими раздольямиКак пошла кидаться в люд хрестьянский кольями.

Мужикам, дьякам, попам она поповичамИз-под ног встает лихим Сморчом-Сморчовичем.

А и речи ее дерзкие, бесовские:«Заведу у вас порядки не таковские;

Буду водочкой опаивать-угащивать:Свое брюхо на напастиях отращивать.

Мужичище-кулачище я почтеннейший:Подпираюсь я дубиной здоровеннейшей!»

Темным вихорем уносит подорожногоСо пути его прямого да не ложного.

Засигает он в кабак кривой дорожкою;Загуторит, засвистит своей гармошкою:

«Ты такой-сякой комаринский дурак:Ты ходи-ходи с дороженьки в кабак.

Ай люли-люли люли-люли-люли:Кабаки-то по всея Руси пошли!..»

А и жизнь случилась втапоры дурацкая:Только ругань непристойная, кабацкая.

Кабаки огнем моргают ночкой долгоюНад Сибирью, да над Доном, да над Волгою.

То и свет, родимый, видеть нам прохожего —Видеть старого калику перехожего.

Все-то он гуторит, все-то сказы сказывает,Все-то посохом, сердешный, вдаль указывает:

На житье-бытье-де горькое да о́ховоеНападало тенью чучело гороховое.

<Июнь 1907>

Петровское

Русь

Поля моей скудной землиБон там преисполнены скорби.Холмами пространства вдалиИзгорби, равнина, изгорби!

Косматый, далекий дымок.Косматые в далях деревни.Туманов косматый поток.Просторы голодных губерний.

Просторов простертая рать:В пространствах таятся пространства.Россия, куда мне бежатьОт голода, мора и пьянства?

От голода, холода тутИ мерли, и мрут миллионы.Покойников ждали и ждутПологие скорбные склоны.

Там Смерть протрубила вдалиВ леса, города и деревни,В поля моей скудной земли,В просторы голодных губерний.

1908