Дмитрий Мережковский - Полное собрание стихотворений

XI

О, светлого искусства торжество,Привить тебе, эпическая муза!Твои жрецы – титаны... НичегоНе может быть желанней твоегоСпокойного и верного союза.Пускай шумит лирический поток —Ты, эпос, тих и вечен, и глубок!

ХII

Но устарел в наш век вполне реальныйВолшебный миp классических поэм, —Восток, Эллада, розы и гарем,И красота природы идеальной, —Роскошных пальм тропический эдем,Халифы, демоны, монахи, феи —Во вкусе лорда Байрона затеи.

XIII

Нет, право, в современных городах,В театрах, фабриках, в толпе столичной,В шестиэтажных пасмурных домахИ даже в серых, дымных небесахЕсть многое, что так же поэтично,Как волны, степь и груды диких скал —Романтиков обычный арсенал.

XIV

В болезненном и сумрачном пейзажеБольшого города найдет поэт,Быть может, то, чего в природе нет:Есть красота в искусственном; и дажеСвет электричества, волшебный свет,Порою над столицею печальнойПрекраснее луны сентиментальной.

XV

У нас культуру многие бранят(Что, в сущности, остаток романтизма),Но иногда мне душу веселятЛокомотив иль царственный фрегатИзяществом стального механизма.А все ж родней мечтателям покаВосток и Рим, и средние века...

XVI

Но я решил, привычку побеждая,Героя взять для повести моейИз современных, будничных людей...Дитя больное северного края,Он родился в одной из тех семей,Где, несмотря на кумфорт и достаток,Какой-то буржуазный отпечаток

ХVII

Лежит на всем. Лет тридцать прослужив,Его отец страдал обычным сплиномИ засореньем печени. СхвативНа скверной даче в Парголове тиф,Скончался он с довольно важным чином,И скромный, тысяч в сорок, капиталОн, умирая, сыну завещал.

XVIII

Давно уж мать больна была чахоткой.Покорная, с надеждой на Творца,Сережу покидая, до концаОна осталась любящей и кроткой.Но он не помнил милого лица,И лишь как сон, как то, что слышал в сказке,Он вспоминал ее святые ласки.

XIX

Лет с десяти страдал уже хандройИ склонностью к чахотке наш герой —Родителей печальное наследство.Как бред тяжелый промелькнуло детство.С болезненной, угрюмою душой,Сережа был ребенком некрасивым,Мечтательным и странно молчаливым.

ХХ

Наследственность, мы все – твои рабы!Твоим слепым законам жизнь покорна,Со дня рожденья будущей судьбыВ нас тихо спят невидимые зерна:Мы ей должны отдаться без борьбы.Из рода в род болезнь и преступленьяПередают друг другу поколенья...

XXI

И зверь таится в каждом из людей,И тысячами уз порабощенный,Он не смирился: в денди наших днейПод оболочкой моды утонченнойПорой сквозят инстинкты дикарей —С их жаждой крови, ужасом и мраком, —Под этим белым галстуком и фраком.

ХХII, XXIII

……………………………

XXIV

В гимназии невыносимый гнетСхоластики пришлось узнать Сереже...Словарь да синтаксис; из года в годОн восемь лет твердил одно и то же.Как из него не вышел идиот,Как бедный мозг такую пытку вынесНепостижимо. «Panis, piscis, crinis»[10], —

XXV

Вот вся наука... Иногда веснойОн ласточкам завидовал. Не учатОни Aorist первый и второй,Грамматикой латинской их не мучат.Пока бедняга с жгучею тоскойСмотрел, как в синем небе реют птицы,Он получал нули да единицы.

XXVI

Когда зимой пленяло солнце взорСквозь дым багровый ласковым приветом,И душный класс, и мрачный коридорБыл озарен янтарным полусветом, —О, как Сережа рвался на простор,И как хотел он, весь отдавшись бегу,Лететь в санях по блещущему снегу!

ХXVII

Над Ксенофонтом голову склонив,Он забывал о грозном педагоге,Смотрел куда-то вдаль и был счастлив...Но вдруг звучал над ухом голос строгий:«Скажите мне от amo [11] конъюктив!» —И со скамьи мечтатель пробужденныйВставал, дрожащий, робкий и смущенный.

XXVIII

Домой он не на радость приходил:И отдохнуть не смел ребенок бедный.Над Цицероном выбившись из сил,Еще князей удельных он зубрилДо полночи, измученный и бледный,Чтоб утром под дождем бежать скорейВ гимназию при свете фонарей.

XXIX, ХХХ, XXXI

………………………………

ХХХII

Немудрено, что, кончив курс, СергейСчитал весь мир печальною ошибкой.Озлобленный, далекий от людей,Он осуждал с презрительной улыбкойИх с высоты учености своей,Искал спасенья в отрицанье чистом —И вообще был крайним пессимистом.

XXXIII

Но он – студент. Какой счастливый день!С каким восторгом он вошел под сеньТаинственных больших аудиторий.Он с трепетом заглядывает в теньНемых библиотек, лабораторий;На лекциях он – весь вниманье, слух...Но скоро в нем научный жар потух.

XXXIV

С тупым лицом, рябой и косоглазый,Какой-то метафизик примирялУченье церкви с Кантом. Он дремал,Цедя сквозь сон медлительные фразы,И, не боясь свистков, провозглашалТот принцип, что почтенье к людям надоОпределять количеством оклада.

XXXV

Сереже было стыдно; а потомНа кафедру взошел старик с лицомПергаментным, в очках; губа отвисла,И мутный взор потух. Беззубым ртомЗашамкал он уныло числа, числа...История – без образов, без лиц,Ряды хронологических таблиц!..

XXXVI

Но вот – юрист; он обожал остроты,Был фат, носил фальшивый бриллиант,Не знал предмета, но имел талантПридумывать словечки, анекдотыИ пошлости. Сереже этот франтКазался неприличным и вульгарным;Он, впрочем, был довольно популярным.

ХХХVII

В своих товарищах не мог СергейУзнать студента добрых старых дней.Где искренность, где шумные беседы,Где буйный пыл заносчивых речей,Где сходки, красные рубашки, пледы,Где сумрачный Базаров-нигилист?..Теперешний студент так скромен, чист

XXXVIII

И аккуратен: он смирней овечкиОн маменькин сынок, наследства ждет,Играет в винт и в ресторане пьетШампанское, о тепленьком местечкеХлопочет, пред начальством шею гнет,Готовь стоять просителем у двериИ думает о деньгах, да карьере...

XXXIX

………………………………

XL

Был старичок-профессор: пылкий, страстный,Гуманностью он увлекал без слов —Одной улыбкой мягкой, детски ясной;Идеалист сороковых годов,Он умереть за правду был готов.……………………………………………………………………………………

XLI

В морщинках добрых, с лысой головой,Он был похож на маленького гнома.На пятом этаже большого домаВ его квартирке плохонькой, порой,По вечерам бывал и наш герой.Жара, веселье, чай и папиросы,И шум, и смех, и важные вопросы.

XLII

Один кричал: «Не признаю народа!..»Другой в ответ: «Толстой сказал...» – «Он врет!»– «Нет, черт возьми, дороже нам свобода...»– «Пусть сапоги Толстой в деревне шьет...»– «Прогресс!.. Интеллигенция!.. Народ!..»Все, наконец, сливалось в общем шуме.Сергей внимал в глубокой, тихой думе.

ХLIII

Пора домой. Он вышел. Ночь ясна.Костры извозчиков пылают с треском,А на Неве голубоватым блескомМерцают глыбы льда, и холоднаВ кольце туманной радуги луна,И полны Сфинксы грусти величавой,И задремал Исакий златоглавый.

ХLIV

Его столбов и портиков гранит,Весь опушенный инеем, блестит,И по углам склонились, недвижимы,Чернея в звездном небе, херувимы...А Невский электричеством залит,Кареты, вывески, кафе, – и звонокВ морозной ночи гул последних конок.

XLV

И думал так наш скептик молодой:«О чем они так спорили, кричали?Народ, культура, знанье, – Боже мой,Но здесь, пред этой ночью голубой,Как жалки все тревоги и печали!Мне в двадцать лет не страшно умереть.И, право, в жизни нечего жалеть.

XLVI

Жалеть!.. Я даже рад тому, что болен.Я волю жить сознаньем превозмог,Как Шопенгауэр говорит...» ДоволенБыл юный наш философ тем, что могЦитатой подтвердить свой монолог.Он чувствовал себя оригинальным,Обиженным, и гордым, и печальным.

XLVII