Александр Галич - Когда я вернусь (Полное собрание стихов и песен)

А по вечерам все так же играет музыка. Музыка, музыка, как ни в чем не бывало:

Сэн-Луи блюз – ты во мне как боль, как ожог,Сэн-Луи блюз – захлебывающийся рожок!На пластинках моно и стерео,Горячей признанья в любви,Поет мой рожок про деревоТам, на родине, в Сэн-Луи.Над землей моей отчей выстрелыПыльной ночью, все бах да бах!Но гоните монету, мистеры,И за выпивку, и за баб!А еще, ну прямо комедия,А еще за вами должок –Выкладывайте последнееЗа то, что поет рожок!*А вы сидите и слушаете,И с меня не сводите глаз,Вы платите деньги и слушаетеИ с меня не сводите глаз.Вы жрете, пьете и слушаете,И с меня не сводите глаз,И поет мой рожок про дерево,На котором я вздерну вас! Да-с! Да-с! Да-с!

«Я никому не желаю зла, не умею, просто не знаю, как это делается».

Как я устал повторять бесконечно все то же и то же,Падать, и вновь на своя возвращаться круги.Я не умею молиться, прости меня, Господи Боже,Я не умею молиться, прости меня и помоги!…

// * Вариант: 

О земле моих дедов и прадедов 

Подпевай моему рожку 

И плевать мне на сумму катетов,

Что вбивается нам в башку,

Плевать мне на белое знамя,

На проклятый ваш белый свет

И на ваши белые здания,

Коли черного выхода нет.

КОГДА Я ВЕРНУСЬ

…Когда я уезжал из России, я не взял с собой никаких бумаг. Ни черновиков, ни записных книжек, ничего решительно. Я не был уверен, что бумаги мои пропустят, и понадеялся на свою память. Память меня не подвела! Но, тем не менее, сегодня, сейчас, три года спустя, я с великим трудом заставляю себя закончить работу над составлением этого сборника. Многие стихи-песни, помещенные здесь, были сочинены еще в России, это последние стихи, которые подписаны словами – Москва, Жуковка, Серебряный бор, Переделкино. И мне очень трудно расстаться с этими стихами! Мне все время кажется, что было что-то еще, и еще, и еще, что я, все-таки, многое растерял, забыл… Может быть, я и вправду что-то забыл!

…Когда умирают травы – сохнут,Когда умирают звезды – гаснут,Когда умирают кони – они дышат,А когда умирают люди – поют песни!

Когда я вернусь 

Когда я вернусь…Ты не смейся, когда я вернусь,Когда пробегу, не касаясь земли по февральскому снегу,По еле заметному следу – к теплу и ночлегу –И вздогнув от счастья, на птичий твой зов оглянусь –Когда я вернусь.О, когда я вернусь!..

Послушай, послушай, не смейся,Когда я вернусьИ прямо с вокзала, разделавшись круто с таможней,И прямо с вокзала – в кромешный, ничтожный, раешный –Ворвусь в этот город, которым казнюсь и клянусь,Когда я вернусь.О, когда я вернусь!..

Когда я вернусь,Я пойду в тот единственный дом,Где с куполом синим не властно соперничать небо,И ладана запах, как запах приютского хлеба,Ударит в меня и заплещется в сердце моем –Когда я вернусь.О, когда я вернусь!

Когда я вернусь,Засвистят в феврале соловьи –Тот старый мотив – тот давнишний, забытый, запетый.И я упаду,Побежденный своею победой,И ткнусь головою, как в пристань, в колени твои!Когда я вернусь.А когда я вернусь?!..

СЕРЕБРЯНЫЙ БОР

СВЯЩЕННАЯ ВЕСНА

Собирались вечерами зимними,Говорили то же, что вчера…И порой почти невыносимымиМне казались эти вечера.

Обсуждали все приметы искуса,Превращали – в сложность – простоту,И моя Беда смотрела искосаНа меня – и мимо, в пустоту.

Этим странным взглядом озадаченный,Темным взглядом, как хмельной водой,Столько раз обманутый удачами,Обручился я с моей Бедой!

А зима все длилась, все не таяла,И пытаясь одолеть тоску –Я домой, в Москву, спешил из Таллина,Из Москвы – куда-то под Москву.

Было небо вымазано суриком,Белую поземку гнал апрель…Только вдруг, – прислушиваясь к сумеркам,Услыхал я первую капель.

И весна, священного священнее,Вырвалась внезапно из оков!И простую тайну причащенияУгадал я в таяньи снегов.

А когда в тумане, будто в мантии,Поднялась над берегом вода, –Образок Казанской Божьей МатериПодарила мне моя Беда!

…Было тихо в доме.Пахло солодом.Чуть скрипела за окном сосна.И почти осенним звонким золотомТа была пронизана весна!

Та весна – Прощенья и Прощания,Та, моя осенняя весна,Что дразнила мукой обещанияИ томила. И лишила сна.

Словно перед дальнею дорогою,Словно – в темень – угадав зарю,Дар священный твой ладонью трогаюИ почти неслышно говорю:

– В лихолетье нового рассеянья,Ныне и вовеки, навсегда,Принимаю с гордостьюСпасение Я – из рук Твоих – моя Беда!

ПИСЬМО В СЕМНАДЦАТЫЙ ВЕК

…По вечерам, написав свои обязательные десять страниц (я писал в Серебряном боре «Генеральную репетицию»), я отправлялся гулять. Со мною неизменно увязывался дворовый беспородный пес, по кличке Герцог. С берега Москвы-реки мы сворачивали в лесную аллейку, доходили до троллейбусной остановки, огибали круглую площадь и тем же путем возвращались к реке. Я садился на скамейку, закуривал, «Герцог» устраивался у моих ног. Мы смотрели на бегущую воду, на противоположный берег. Справа стояла церковь – Лыковская Троица, – превращенная в дровяной склад, а слева расстилались угодия государственной дачи номер пять. Там жил, еще член Политбюро в ту пору, Д. Полянский. Именно его вельможному гневу я был обязан, как выразились бы старые канцеляристы, «лишением всех прав состояния». Вертеть головой, то направо, то налево – было чрезвычайно интересно.

Уж так ли безумно намеренье –Увидеться в жизни земной?!Читает красотка с картины ВермейераПисьмо, что написано мной.

Она – словно сыграна скрипкою –Прелестна, нежна и тонка,Следит, с удивленной улыбкою,Как в рифму впадает строка.

А впрочем, мучение адовоЧитать эти строчки вразброд!

Как долго из века двадцатогоВ семнадцатый почта идет!

Я к ней написал погалантнее,Чем в наши пишу времена…

Смеркается рано в Голландии,Не падает снег из окна.

Госпожа моя! Триста лет,Триста лет вас все нет, как нет.На чепце расплелась тесьма,Почтальон не несет письма,Триста долгих-предолгих летВы все пишете мне ответ. Госпожа моя, госпожа,Просто – режете без ножа!

До кого-то доходят вести,До меня – только сизый дым.Мы с дворовой собакой вместеНад бегучей водой сидим.Пес не чистой породы, помесь,Но премудрый и славный пес…Как он тащится, этот поезд, Триста лет на один откос!И такой он ужасно гордый,Что ему и гудеть-то лень…

Пес мне ткнулся в колени мордой,По воде пробежала тень.

Мы задремлем.Но нас разбудитЗа рекой громыхнувший джаз…

Скоро, скоро в Москву прибудетИз Голландии дилижанс!

Вы устали, моя судьба,От столба пылить до столба?А у нас теперь на РусиИ троллейбусы, и такси.Я с надеждой смотрю –а вдруг Дилижанс ваш придет на круг?Дилижанс стоит на кругу…Дилижанс стоит на кругу…Дилижанс стоит на кругу –Я найти его не могу!

Он скоро, скоро, скоро тронется!

Я над водой сижу опять.Направо – Лыковская Троица,Налево – дача номер пять.На этой даче государственнойЖивет светило из светил,Кому молебен благодарственныйЯ б так охотно посвятил!За все его вниманье крайнее,За тот отеческий звонок,За то, что муками раскаяньяЕго потешить я не мог!Что славен кличкой подзаборною,[23]Что наглых не отвел очей,Когда он шествовал в уборнуюВ сопровожденьи стукачей!

А поезд все никак не тронется!Какой-то вздор, какой-то бред…

В вечерний дым уходит Троица,На даче кушают обед.

Меню государственного обеда:

Бламанже.Суп гороховый с грудинкой и гренками.Бламанже!Котлеты свиные отбивные с зеленым горошком.Бламанже!!Мусс клубничный со взбитыми сливками.Бламанже!!!

– Вы хотите Бля-ман-же?– Извините, Я уже!

У них бламанже сторожат сторожа,Ключами звеня.Простите меня, о – моя госпожа,Простите меня!Я снова стучусь в ваш семнадцатый векИз этого дня.Простите меня, дорогой человек,Простите меня!

Я славлю упавшее в землю зерноИ мудрость огня.

За все, что мне скрыть от людей не дано –Простите меня!

Ах, только бы шаг – за черту рубежа[24]По зыбкому льду…Но вы подождите меня, госпожа,Теперь я решился, моя госпожа,Теперь уже скоро моя госпожа,Теперь я приду!..

Я к Вам написал погалантнее,Чем в наши пишу времена.

Смеркается рано в Голландии,Но падает снег из окна.

НОМЕРА