Стихи. 1964–1984 - Виктор Борисович Кривулин
Стихи. 1964–1984 читать книгу онлайн
Собрание стихотворений поэта Виктора Борисовича Кривулина (1944–2001) включает наиболее значительные произведения, созданные на протяжении двух десятилетий его литературной работы. Главным внешним условием творческой жизни Кривулина, как и многих других литераторов его поколения и круга, в советское время была принципиальная невозможность свободного выхода к широкому читателю, что послужило толчком к формированию альтернативного культурного пространства, получившего название неофициальной культуры, одним из лидеров которой Кривулин являлся. Но внешние ограничения давали в то же время предельную внутреннюю свободу и способствовали творческой независимости. Со временем стихи и проза Кривулина не только не потеряли актуальности, но обрели новое звучание и новые смыслы.
В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн.
Тоньше лезвия кожа, острее,
но какое пространство под нею
открывается, боже!
Декабрь 1976
Дом поэта
В итальянском тайнилище где же владелец Волошин?
Как десятые годы болели Египтом и Критом,
помнит чучело крымское, лоб оставляя открытым
для чудовищных капель-горошин.
Дом поэта, прибежище музы-игруньи,
пощадил комиссар, оприходовал крупный писатель –
и возвысилась башня над костью и тяжестью капель,
как луна в абсолютном безлуньи.
Стоит видеть Флоренцию – и в палестины родные
возвратишься похожим на Данта и Фра Анжелико,
бедной купишь земли, чье дыханье – полынь и гвоздика,
дом поставишь – дошедший доныне
дом поэта… Действительно стоит! На крыше
я застыл, ослепленный дугою прибоя:
как десятые годы светились, как зеркало плыло рябое,
нежной силой поддержано свыше!
Перед каждым лицом загоралось и гасло, и жаром
обдавало. Но что ностальгия? и разве
я по землям тоскую, по зелени вечной в соблазне?
Нет, печаль моя – время, какое становится старым.
Праздник духа, блистательный вид Возрожденья,
как сказал бы Зелинский, «славянского» – полная липа!
два-три имени, пыль, мемуарная кипа,
пепел радостный самосожженья…
Есть и новому племени кость – рукотворная башня.
Демиургом игралищ и сплетен
соткан воздух легенды, кричащий как петел,
среди полдня и жизни вчерашней.
Январь 1977
На пути к дому
Петуха вызывали. Горели на чистом огне.
К раскаленному боку буржуек
прижимая ладони, пеклись об холодной стране.
Словно хлебы румяные, в землю зарыты чужую.
Но буханки судьбы, вулканическим жаром согреты,
испускают ростки – полосатые столбики, балки да шпалы…
Будет: памятник Сергий Булгакову, улица имени Шпета,
сквер народный Флоренского, Павла.
Остановка. Хрипит репродуктор невнятное. Где мы?
На бульваре Бердяева. Давка и ругань: «Деревня!»
И чиновник простуженный, хрупкая шейка системы,
фитилек спиртового горенья,
выпадает наружу, вертится в морозном пару,
облекается в облако, тает, ныряя в родную нору…
Январь 1977
«Лишенная взрыва трагедия – лишь нарастанье…»
Лишенная взрыва трагедия – лишь нарастанье
отверженности и ностальгии.
Судьба эмигранта растет в аккуратной могиле,
в лесу, населенном крестами.
Мы спустимся. Мы снизойдем до двадцатых
годов – до кофейного спора
о русском сознаньи, с его завихреньями хора,
с его голосами, – и каждый по-ангельски сладок.
Мы даже поставим оставшихся пред беглецами:
какие весы или вехи измерят,
кому из них горше? Двустворчаты общие двери,
ведущие в баню с цыганами и пауками.
Козлиная байка о будущем: рожки да шкурка.
А рядом старушечий дискант выводит
псалом на исход из Египта, псалом о свободе…
Солома сплетается с пламенем – соединенье мелодий
земной и небесной. Земной и небесной.
Октябрь 1975
Сон Иакова
Две темы: возвращенья и ухода.
Две темные картины,
где глиняные движутся кувшины
вокруг источника, до сердцевины
расколотого. И одна свобода –
уйти и возвратиться.
И ангел над источником крыло
неловко поднял. Ангел, а не птица.
Не человек, но ангел отразится
в потоке темном тихо и светло.
Ты светел? о, скажи! ты светел? Две картины,
зеркально симметричные друг другу.
Иаков спит, уйдя подобно плугу
до половины в почву. И по кругу
гончарному – движенье смертной глины,
вращение аморфной вязкой массы
под любящими пальцами Творца
творится в теле спящего. Гримаса
расколотой скалы. И ангел златовласый
над сладостным источником лица.
Октябрь 1975
Латур
Казалось хаосом. Я ненавижу толпы,
но больше человеческого есть
в любом лице. В озлобленном «пошел ты!» –
стоит растерянность, как если бы не здесь,
но за границей неподвижной сферы
движение еще возможно. Здесь же –
на желтой, грязно-желтой, желто-серой,
на улице, у скважины проезжей,
мы замерли мертвей скульптур,
но и прекрасней.
Эффект свечи, которому Латур
полжизни посвятил. Полжизни и не гаснет
на улице. Казалось, хаос. Нет!
любая рожа в замысле сводима
к чертам архангела и лику серафима,
но помещенное в неровный желтый свет
искажено изображенье.
Свеча у зеркала. И силой обоженья
из глубины, из темноты согрет
любой – он восковой теперь – предмет,
он больше чем горяч. Он – сердцевина жженья.
Октябрь 1975
«Уголья смысла. От синего жара не скрыться…»
Уголья смысла. От синего жара не скрыться.
Где он? – ладони черны от золы.
Ворох тускнеющих глаз, охлажденье души-восьмерицы,
ви́денье из-под полы, испепелившее нас.
Кто он? – просил не сожженья, но смысла.
Если не пламя легенда, а только ростки –
то не приходится лгать, собирая охапками числа
или остатком руки начертать на песке: «благодать».
Из облегченья и пепла дыханье построило башню.
В ненаселенные здания легче огня
входит почти существо, запечатано в облик всегдашний,
теплится день изо дня, а присмотришься – нет никого.
Там, у истоков души, у костра, прорастут австралийцы,
сядут на корточках, духами окружены, –
тело их сухо – как дерева-самоубийцы
треск. Или крик тишины в разветвлении слуха.
Октябрь – ноябрь 1976
«В любви шифрующей – с расцветшим языком…»
В любви шифрующей – с расцветшим языком –
на говоре камней, на диалекте
предгорий говорим – и, радуясь тайком,
как братья по вселенской секте,
испытываем узнаванье знака
любви – как над землей
широкой ночи стелется атака,
хтонический срывая слой
