На стихи не навесишь замки - Инна Ивановна Фидянина-Зубкова

по хате,

кошка сметану лопатит,

даже кастрюля перевернулась.

Не с той ноги ты проснулась!

Глянь, дед мёртвый пыхтит за забором.

Щас внуки припрутся, встанут дозором

у плиты и будут следить за блинами.

— Что-то сегодня с глазами…

Это солнце взошло и хлопочет,

хохочет, хохочет, так хочет

своей радиацией сжечь:

«Подкинь-ка, старая, в печь!»

Та дровишек в печурку подкинет,

тесто поставит и двинет

в магазин за крупой.

«Куда ты, дура, постой!» —

крикнет вскипающий чайник.

Рукой бабка махнёт, и встречайте

её на улице птицы:

гули, гули! И лица

у прохожих добреют:

— Мать зерна не жалеет!

Не жалеет она своей жизни.

Это не гули неправильно виснут

на её деревенском пальто,

а миллиард лет ещё

всё не так будет на планете,

как хотелось бы бабушкам, детям.

Бабка, дед, фонарь горящий

Ничего не говорила

бабка старая с печи,

только пряла да кудила,

и пекла пироги.

А во двор как выходила,

так бралась за топор,

да дрова легко рубила

с мёртвым дедом на спор!

А дед нейдёт домой,

хоть и спорит,

он поленницу душой

своей накроет,

и зарядит дождём

по крыше ветхой:

— Пойдём, старая, пойдём

за новой веткой!

И куда бы бабку душа

ни тянула,

она брала три рубля,

на рынок дула,

покупала новые галоши,

а в них хоть в поле, хоть в лес,

хоть на площадь!

А на площади

столб деревянный,

он, о господи,

сверху стеклянный,

и горит так ярко, как пламя!

— Не спалил бы село,

а то знаешь…

Зря ты старая рот

раскрыла,

ты б еще лет сто

печь топила,

а может быть, двести.

Вот замочек на двери повесить

тебе черти, что ли, мешают?

Дверь открытая стоит, а то знаешь…

Но бабка на столб всё смотрит.

А её дедушка мёртвый

пялится из фонаря,

говорит: «Вот он я!» —

и много чего другого,

даже с супругою спорит,

поспорит и в дом зовет.

Жена кряхтя, но идёт.

А дома печь и свеча

горят себе не спеша,

разговаривая друг с другом.

Бабка молчит, ей скучно.

Прялка жужжит,

ноет кошка,

в животе урчит:

«Где же ложка?»

А на старость

замок не навесишь,

старость — зависть.

Поклон отвесишь

самой себе уже, видимо.

Ешь быстрей, дел невидимо!

У нашей бабушки воспитательный дар

Бабушка никогда не предаст,

не сдаст и не выдаст.

Она глаза твои выест

своим гундежом!

Нашей бабушке споём

мы хвалу, похвальбу!

А деток в кучу соберём

и в старый дворик отведём:

— На внуков, мать!

Ей внучат уж не догнать:

те то в парк, то во двор.

— Гулять, ребятушки, позор! —

бабушка стирку отложит,

карты в рядок разложит,

да научит играть в подкидного.

И матерная свобода слова

несётся на весь квартал!

У нашей бабушки воспитательный дар.

Плела лапти бабка

Плела лапти старая,

старая, усталая,

старая, усталая бабка:

то лапти ей надо, то тяпку.

Иди-ка, древняя, на печь,

без тебя стирать да печь

некому в доме что ли?

Дед лежит в какой-то боли

дочки на гулянке,

а сыны на пьянке.

Может, внуки подметут,

чисто в хате приберут?

Но их след простыл давно,

а ей уже и всё равно.

Да есть кому плести, пахать!

Иди старенькая спать,

а рыжий кот довяжет лапоть.

Будешь в нём плясать и плакать,

своё детство вспоминать:

как искала тебя мать!

Кто кому соврёт

Бабка и кот,

кто кому врёт:

то ли бабка коту,

то ли я вам не совру!

А кот-коток

мягко стелет да поёт:

«Милая моя бабка,

у меня больная лапка,

надо срочно мне мясца,

печёнки, рыбки, молока».

Ай-я-яй, ай-я-яй,

старуха с Васькой не скучай!

Пошла бабка в холодок,

несёт рыбий хвосток:

«На, жри, окаянный!»

Всю брань перебранный,

ест кот,

а мы не смотрим ему в рот,

потому что потому:

пофиг хитрому коту

что и как сегодня врать,

лишь бы было в миске жрать!

Ангелы к тебе прилипли

Тебе, старой, дом построить, что ли, лень?

Ходишь, собираешь погорель.

Ах, ты нищая, замшелая бабка,

где же твоя милая хатка?

Что своей иконкой растряслась?

Далеко до бога, чёрту б продалась!

Ну что ты, ты ж у нас не продажная.

Не спасет тебя иконка бумажная.

Чёрная, сгоревшая хата:

«Старая, сама ты виновата,

не задула свечечку, не погасила.

Где глаза слепые твои были?»

Не услышит небо, не молись.

А бери топор и размахнись —

построй-ка новый дом, пока живая!

Лень тебе или совсем плохая?

Ну и стой, старея день от ночи.

Где сыночечки твои и дочи:

разошлись по тюрьмам да по пьянкам?

Ну, тогда иконка — самобранка:

собирай, бабуля, свои жизни.

Видишь, ангелы к тебе прилипли!

Молодость Мари Ванны

Мари Ванна жизнь прожила долгую,

на войне воевала,

а повоевав, сказала:

— Не ходите, бабы, воевать,

а то некому будет рожать.

Было нас… ой тысяча милльонов,

а осталося сто сорок.

С Мари Ванной никто не спорит.

Бабка, конечно, лукавит,

она глазища чернявит

огромным карандашом,

ресницы красит и поёт:

— Мужики, мужики,

вы держите мудалки,

мы за вами в бой пойдём,

вас полюбим под огнём!

— Мари Ванна, как вам не стыдно?

— Ай, у меня не видно,

смотреть уже, значит, не на что.

Мари Ванне подарят бережно

букетик лютиков синих,

и от объятий сильных

ей никуда не деться.

Вспоминай лучше, старая, детство!

Тебе сто лет и мне шестнадцати нет

— Где ты был, старый дед?

— В поле был я, бабка,

я цветы косил в обед.

— Так им, дед, и надо!

— А ты, бабка, где была?

— Тоже в чистом поле,

собирала я стога

нашей с тобой воли!

— Ох, воля вольная:

коза не доена!

— А мы с тобой:

чай муж с женой?

— Да, муж с женой,

пошли домой.

— Что не идёшь ты, старый дед,

а спотыкаешься?

— Ведь мне уже, никак, сто лет,

аль сомневаешься?

— Тебе сто лет

и мне шестнадцати нет.

— Вот так и живём,

да гори оно огнём!

Любопытство бабушек

Любопытные старушки

ходят, бродят по дворам.

Любопытные старушки,

не сидится дома вам!

И какое казалось бы дело,

что ворона в рот залетела

соседу или прохожему.

Нет, бабулечка осторожненько

ворону сначала рассмотрит,

а потом ненавязчиво спросит:

«Пошто вороньё разводишь?

Рот закрой, добро не воротишь».

Вот такая в нашей деревне засада!

Взмахни, бабка, крылами! Так надо.

Дед Вован, я-поэт и совесть какая-то

Не проходите мимо деда Вовы:

он с вами поспорит,

«за жизнь» прохожим расскажет

и