Ананасы в шампанском - Игорь Северянин

читаю в них: «Не сметь!»

Влекусь к Любви, – заносит ржавый нож,

Грозя гангреной, мстительная Слава.

К ней поверну, молю ее, – «Направо! —

   Кричит Любовь: – А я-то что ж?»

«Вы обе дороги», – стенаю. «Нет!» —

Ответствуют мне разом девы:

«Одну из нас, – кому свои напевы

   И жизнь свою вручишь, поэт!»

Я выбрать не могу. Прочь, Смерть! – Рабов

Удел – самоубийство! выход найден:

Дай, Слава, мне питья из виноградин,

   Ты отрави его, Любовь!

Героиза

Мне улыбалась Красота,

Как фавориту-аполлонцу,

И я решил подняться к Солнцу,

Чтоб целовать его уста!

Вознес меня аэроплан

В моря расплавленного злата;

Но там ждала меня расплата:

Голубоперый мой палан

Испепелен, как деревянный

Машинно-крылый истукан,

А я за дерзновенный план,

Под гром и грохот барабанный,

Был возвращен земле жеманной —

Живым и смелым. Ураган

Взревел над миром, я же, странный,

Весь от позора бездыханный,

Вином наполнил свой стакан,

Ища в нем черного безгрёзья

От вдохновения и грёз…

И что же? – в соке сжатых гроздий

Сверкал мне тот же Гелиос!

И в белом бешенстве ледяном,

Я заменял стакан стаканом,

Глотая Солнце каждый раз!..

А Солнце, в пламенном бесстрастьи,

Как неба вдохновенный глаз,

Лучи бросало, точно снасти,

И презирало мой экстаз!..

…Ищу чудесное кольцо.

Чтоб окрылиться аполлонцу, —

И позабывшемуся Солнцу

Надменно плюну я в лицо!

Рядовые люди

Я презираю спокойно, грустно, светло и строго

Людей бездарных: отсталых, плоских, темно-упрямых.

   Моя дорога – не их дорога.

   Мои кумиры – не в людных храмах.

Я не желаю ни зла, ни горя всем этим людям, —

Я равнодушен; порой прощаю, порой жалею.

   Моя дорога лежит безлюдьем.

   Моя пустыня, – дворца светлее.

За что любить их, таких мне чуждых? за что убить их?!

Они так жалки, так примитивны и так бесцветны.

   Идите мимо в своих событьях, —

   Я безвопросен – вы безответны.

Не знаю скверных, не знаю подлых; все люди правы;

Не понимают они друг друга, – их доля злая.

   Мои услады – для них отравы.

   Я презираю, благословляя…

Мои похороны

Меня положат в гроб фарфоровый

На ткань снежинок яблоновых,

И похоронят (…как Суворова…)

Меня, новейшего из новых.

Не повезут поэта лошади, —

Век даст мотор для катафалка.

На гроб букеты вы положите:

Мимоза, лилия, фиалка.

Под искры музыки оркестровой,

Под вздох изнеженной малины —

Она, кого я так приветствовал,

Протрелит полонез Филины.

Всем будет весело и солнечно,

Осветит лица милосердье…

И светозарно-ореолочно

Согреет всех мое бессмертье!

Секстина

Я заклеймен, как некогда Бодлэр;

То – я скорблю, то – мне от смеха душно.

Читаю отзыв, точно ем «эклер»:

Так обо мне рецензия… воздушна.

О, критика – проспавший Шантеклер! —

«Ку-ка-ре-ку!», ведь солнце не послушно.

Светило дня душе своей послушно.

Цветами зла увенчанный Бодлэр,

Сам – лилия… И критик-шантеклер

Сконфуженно бормочет: «Что-то душно»…

Пусть дирижабли выглядят воздушно,

А критики забудут – про «эклер».

Прочувствовать талант – не съесть «эклер»;

Внимать душе восторженно, послушно —

Владеть душой; нельзя судить воздушно, —

Поглубже в глубь: бывает в ней Бодлэр.

И курский соловей поет бездушно,

Когда ему мешает шантеклер.

Иному, впрочем, ближе «шантеклер».

Такой «иной» воздушен, как «эклер»,

И от такого вкуса – сердцу душно.

«Читатель средний» робко и послушно

Подумает, что пакостен Бодлэр,

И примется браниться не воздушно…

И в воздухе бывает не воздушно,

Когда летать захочет шантеклер,

Иль авиатор, скушавший «эклер»,

Почувствует (одобришь ли, Бодлэр?),

Почувствует, что сладость непослушна,

Что тяжело под ложечкой и душно…

Близка гроза. Всегда предгрозье душно.

Но хлынет дождь живительный воздушно,

Вздохнет земля свободно и послушно.

Близка гроза! В курятник, Шантеклер!

В моих очах éclair[8], а не «эклер»!

Я отомщу собою, как – Бодлэр!

IV. Эго-футуризм

Пролог

Вы идете обычной тропой, —

Он – к снегам недоступных вершин.

Мирра Лохвицкая

I

Прах Мирры Лохвицкой осклепен,

Крест изменен на мавзолей, —

Но до сих пор великолепен

Ее экстазный станс аллей.

Весной, когда, себя ломая,

Пел хрипло Фофанов больной,

К нему пришла принцесса мая,

Его окутав пеленой…

Увы! – Пустынно на опушке

Олимпа грёзовых лесов…

Для нас Державиным стал Пушкин, —

Нам надо новых голосов.

Теперь повсюду дирижабли

Летят, пропеллером ворча,

И ассонансы, точно сабли,

Рубнули рифму сгоряча!

Мы живы острым и мгновенным, —

Наш избалованный каприз:

Быть ледяным, но вдохновенным,

И что ни слово, – то сюрприз.

Не терпим мы дешевых копий,

Их примелькавшихся тонов,

И потрясающих утопий

Мы ждем, как розовых слонов…

Душа утонченно черствеет,

Гнила культура, как рокфор…

Но верю я: завеет веер!

Как струны, брызнет сок амфор!

Придет Поэт – он близок! близок! —

Он запоет, он воспарит!

Всех муз былого в одалисок,

В своих любовниц превратит.

И, опьянен