Родительская тетрадь - Ольга Старушко

не почва, а одно железо?

Так много на один квадратный метр

легло его осколков.

И поныне

находят невзорвавшуюся смерть:

полтонны, тонна в бомбе или мине.

Когда послевоенная весна

всё шелестела клином похоронок,

сюда в вагонах ехала страна —

землёй груженных доверху вагонах.

Со всех краёв —

хоть ковш, хоть горсть земли

для Севастополя: держи, родимый.

И деревца сосновые взошли

шеренгами, как по линейке. И на

Мекензиевых, и на Дергачах

высаживали эту десантуру.

Сапун-горе на раненых плечах

смолой и хвоей залечили шкуру.

Молчали в карауле у знамён

с наградами и именами павших.

Горючими слезами напоён,

стихал и ветер возле братских кладбищ.

Но после – нёс, лелеял семена

из шишек, их крылатками играя.

И вдоль обочин поднялась сосна,

за ней ещё, ещё одна, другая,

ушедшие из строя в самовол.

А тут – «Таврида».

Эта поросль в створе.

И под пилой дрожит от визга ствол,

и шишки под ногами хрустнут вскоре.

…Ложится лайнер курсом на восток.

Внизу земля, согретая любовью.

Звенит цикад высоковольтный ток,

и Крымский мост приподнимает брови.

Лавандовых полей лиловый пар

и юных виноградников участки,

огни, огни, огни: так много фар

на новой трассе!

И такое счастье —

спешить к аэропорту и мосту,

везти на пляж девчонок и мальчишек.

А я надеюсь – вдруг да прорастут

те семена из уцелевших шишек?

Навал

Гаснут окна: дети спать легли.

Поздний час, а мне не спится что-то.

Выйду посмотреть на корабли,

слушать, как рокочут самолёты.

…Говорят, опять позавчера

у границ нарисовался в небе

натовский большой и белый брат,

и по фюзеляжу – «ю эс нэви».

Шёл вальяжно, губы раскатав.

Шёл шпионить: ушки на макушке.

Но легла вдоль белого борта

тень от силуэта нашей «сушки».

Их пилот потом в эфир орал —

видно, велики глаза у страха —

между нами метра полтора!

Ощутимо жареным запахло.

Дёру! Еле ноги унесли

от его недружественных жестов.

По губам читайте: «Отвали!»

Вы не из того, ребята, теста —

жидковато…

Много лет назад

тут пришлось выталкивать бортами

(им тогда хватило за глаза)

ю эс шипы «Кэрон» и «Йорктаун».

То-то был отчаянный навал.

На своей прочувствовали шкуре:

если русский подаёт сигнал,

как османам подавал «Меркурий» —

«Я.Намерен. Вас. Атаковать.» —

значит, с курса не свернёт, и точка.

А не понимаете слова —

будете потом орать истошно.

Тридцать лет, ну надо же…

Февраль.

И для перехвата двух объектов

пару сторожевиков послал

(даже не со всем боекомплектом)

Севастополь, Черноморский флот.

Им уполномоченные лица

пишут: встретить у нейтральных вод,

вытеснить обратно за границу.

Радиомолчание. Туман.

Но определяет без ошибки

их координаты капитан:

передал паром «Герои Шипки».

Видя наших вдруг перед собой,

экипаж американцев замер.

Сняли начинающийся бой

объективы их видеокамер.

Мы у берегов родной земли.

Мы и в праве здесь своём, и в силе.

Видишь спасжилеты? Отвали!

Мы вас по-хорошему просили.

Вам напомнить тон «What’s going on?»

рапорта осеннего, в котором

значилось: норвежский «Орион»

без винта над Баренцевым морем

от подлодок наш пилот-буян

отгонял – такой же, кстати, «сушкой»?

Пусть спасибо скажут, что к буям

в море не отправил за прослушку.

Обнаглели, да? Ну было: Руст

на брусчатке посреди столицы.

А теперь послушайте-ка хруст:

борт о борт, и краска задымится.

СКР приспустят якоря:

он у «Беззаветного» – три тонны,

и молотит палубу, творя

полный хаос именем закона.

Крым-то наш, здесь наши берега,

небеса над ними тоже наши.

И седлает наглого врага

«Беззаветным» капитан Богдашин.

Именно седлает: по волне —

и форштевнем! И железо всмятку.

Можно позабыть о «Гарпуне»

и про вертолётную площадку.

А пока мы мнём ему бока,

паника у ваших офицеров:

не-воз-мож-но! Как комар быка,

эскаэр-шестой бодает «Кэрон»!

Четверть часа, да и всех делов:

курс на базу, скажет кавторанга.

…Пыжась изо всех морских узлов,

поливая палубу из шлангов,

драпанули, матерясь что зря

и косясь опасливо при этом.

Жаль, Богдашин якорь потерял:

да и чёрт с ней, старою приметой.

Штатовские горе-моряки,

чтоб от турков не терпеть позора,

резали обломки на куски

и бросали в воду – до Босфора.

А мораль, партнёры, такова:

избегайте всяческих демаршей,

чтобы вам не отвечали наши

«Я намерен вас атаковать».

Следы

Последнее дело —

идти по горячим следам.

Листва облетела,

курчавясь, у стриженых дам.

И город любимый —

не мел, он желтушен и сер.

Крошится лепнина

с эмблемами эс эс эс эр,

ржавеют и ядра,

и якорь, покинувший дно.

И горького яда,

и сладкого дыма полно.

Равны ли мы в смерти?

Прощён ли, кто гибнуть готов?

Что снилось в Бизерте

эскадре из царских флотов?

Ответь мне, Отчизна,

желательно – прямо сейчас —

что стоило жизни?

Так важно ли, чья теперь власть?

Что ярче горело

над зеркалом синей воды?

Где красный, где белый

в пути от орла до звезды?

Ты видишь: опять

надвигается облачный фронт,

и надо стоять,

коль последний парад настаёт,

и два с