Арсений Несмелов - Собрание сочинений в 2-х томах. Т.I : Стиховорения и поэмы

УРОК[76]

Ты сорванец, и тусклый алкогольОттягивает выстрелы таланта.Твои друзья — расслабленная голь,А твой ночлег — китайская шаланда.

Но подожди, и мышцы крепких скулТы вывихнешь одним скрипящим стиском,И ветка жил нальется по виску,И день придет — птенец с голодным писком.

А нынче — жизнь. Бульвар, и ресторан,И женщины прижатый локтем локоть.Весь мир тебе — распластанный экран,А мудрое томление далеко.

Не попадись в его томящий круг,Не верь подделывателям алмазов.И я тебе, мой пораженный друг,Как Митеньке — папаша Карамазов.

БАНДИТ[77]

Когда пришли, он выпрыгнул в окно.И вот судьба в растрепанный блокнотКровавых подвигов — внесла еще удачу.

Переодевшись и обрив усы,Мазнув у глаз две темных полосы,Он выехал к любовнице на дачу.

Там сосчитал он деньги и патроны, —Над дачей каркали осенние вороны, —И вычистил заржавленный Веблей.

Потом зевнул, задумавшись устало,И женщине напудренной и вялойТолкнул стакан и приказал: налей.

Когда же ночью застучали в двери, —Согнувшись и вися на револьвере,Он ждал шести и для себя — седьмой.

Оскаленный, он хмуро тверд был в этом,И вот стрелял в окно по силуэтам,Весь в белом, лунной обведен каймой.

Когда ж граната прыгнула в стекло,И черным дымом всё заволокло,И он упал от грохота и блеска, —

Прижались лица бледные к стеклу,И женщина визжала на полу,И факелом горела занавеска.

ПАМЯТЬ[78]

Как старьевщик, роюсь в стародавнем,Лоскуток за лоскутком беру:Помню домик, хлопающий ставнем,За посадским въездом, на юру.

Был хозяин хмурый привередник,А еще какого бы рожна?Надевала кружевной передникВ праздники красавица-жена.

Выходила за ворота чинно —Руки этак, карамель во рту.Мимо я блуждал небеспричинно,Заломив студенческий картуз.

И однажды, робость пересиля,Я присел на бревна у крыльца…«Погуляла б, да боюсь Василя», —Прошептала, не подняв лица.

Но хозяин соль повез в июле,Задолжав за выгон панычам,А пылали на грозовом тюлеЗоркие зарницы по ночам.

Ты, Украйна, или юность просто,Но как сладко в памяти леглиЗаревые ночи у погостаВ душном паре мреющей земли.

И прохлада дрожкого рассвета,И над прудом задымивший пар…Это было, и любовно этоСохранила память-антиквар.

ОЖИДАНИЕ

Весь этот день, играющий в слова,Я нес тоску, угадывая рядом,Быть может, здесь, за этим темным садом,Припавшего — к прыжку — на лапах льва.

И для него из кошелька тоскиШестнадцать строк сегодня я роняю,Я напряженным дротиком строкиБез промаха еще обороняюсь.

Но будет день, и на его рожокМолчание ответит из-за двери,И промелькнет распластанный прыжокБольшого победительного зверя.

Что ж, прыгай, пес, прикинувшийся львом,Усилье нерассчитанное глупо:Ты пятишься, трусливо сжатый в ком,Перед простым и белым взглядом трупа.

ЛАМПА, ПОЛНОЧЬ

Слепну под огненной грушеюВ книгах чужих.Слишком доверчиво слушаюКолокол их.

Слишком доверчиво веруюВ ловкую ложь.Слишком бездонною мероюМеряю дрожь.

Власть над душою чужому дав,Чем я богат?Плещется в собственных омутахРыба и гад.

Что до чужого мне ужаса,Что я ищу,Если над полночью кружитсяПтица-вещун?

Если над озером, вечеромЖелтым, как медь,Кречетом, раненым кречетомСердцу запеть!

Нынче, под огненной грушеюНочь истребя,Слушаю, бешено слушаюТолько себя.

МОЖЕТ БЫТЬ, О

Бессильем, гордясь, стекатьВ подвалы — подлец и пьяница.А то, что звенит в стихах,От этого что останется?

Живем, говорим, поем:Плохой — потому с плохими я.В искусстве же он своемУченый и просто химия.

И вот, карандаш очиня,Работает точно, вкрадчиво.Ведь часто стихи сочинять —Умело себя выворачивать.

А может быть, взял ланцетХирург в колпаке и фартуке,Ведь все-таки он, в концеКонцов, в крови и устал-таки!

И, зоркой дымя душой,Он жизнь исправляет, резчицу.Конечно же он — большой,А слабым и злым мерещится.

О НЕЖНОСТИ

Есть нежность женская, она всегда лукава,Кошачья в ней и вкрадчивая лесть.Она питательна — о, нежное какаоДля тех, кто слаб, не спит, не может есть.

Есть нежность к женщине. Она на сердце ляжет,Когда в пути, руке твоей отдавСвою всю слабость и свою всю тяжесть,Обнимет сил лишающий удав.

Она кладет героя и монахаВ постель услад, подрезав их полет.Но для кого цветет цветами плаха,Но для кого строфа моя поет.

ЛОСЬ[79]

Тяжко сопя, лобастыйВышел из леса лось.А над полями частыйДождик, повисший вкось.

Поле под белой мутью,Словно морское дно.Веет пустынной жутьюИ тяготит оно.

Фыркая, зверь тоскливоСмотрит, мотая лбом:Кто, изломавший иву,Землю изрыл кругом?

Медлит дикарь рогатый,Пеной швыряя с губ,А у ручья солдатаОкоченевший труп.

Понял. В испуге кинулВетви рогов к спине,К лесу прыжками ринул,К черной его стене.

И в замиравшем хрустеСлышен был тяжкий лось…Веял последней грустьюДождик, повисший вкось.

РАССКАЗ

Крутилась ночь, срываясь с воя,Клубясь на облаках сырых.За вами следом крались двое,Но вы опередили их.

В порывах ветра бился оклик,Фонарь качал лучи в лицо,И вы устали и промокли,Пока увидели крыльцо.

Условный стук, упавший глухо,И счет сердец — минута, две…Полуодетая старухаСкрипуче отворила дверь.

И вы, как те безумцы, коиИдут в заклятые места,Укрылись в маленьком покое,Где темнота и теплота.

И шорох ткани падал прямо,И рядом трепетала дрожь,Над головою же — упрямойРукою барабанил дождь.

И ночь, и он, и третье — это,Отмежевавшее порог,И маленького пистолетаТугой зазубренный курок.

И поразительная ясность —Смертельная! — текла в крови,Пленительная, как опасностьПреследуемой любви.

КРОВАВЫЙ ОТБЛЕСК (Харбин, 1928)[80]

От дней войны, от дней свободы

Кровавый отблеск в лицах есть.

У КАРТЫ[81]

Тупыми шлепанцами шаркатьК стене,Где,Угол отогнув,Висит истрепанная карта,Вместившая мою страну.

Сетями жил исчерчен Запад,Как подорожника листок.Одна из них прыжком внезапнымЧерез Урал — берет Восток.

…И он глядит(Так смотрит хмараВ окно)На черные кружки…— Вот этот — родина,Самара…Здесь были воткнуты флажки,

Обозначая фронт и натиск,Его упругую дугу…Мы отползали,Задом пятясь,Уже Урал отдав врагу…

Его коричневая стражаУшла на запад. ТопоромУпала мощь гиганта-кряжа…Челябинск пал.Оставлен Омск…

…Вздыхает.…Низменность СибириИ Забайкалье,Как массив,Но и отсюда летом сбили,Победой сопки огласив…

И гладят руки с дрожью ветраШершавый, неопрятный лист.— 12 000 километровОн протяжением вместил!

И губы шепчут:— Русь!.. Россия!..И сердце крикнет:— Навсегда…И давит выросшая сила,Которую не оседлать.

И будет шлепанцами шаркатьК углу,На темную постель,Но и оттуда манит картыЗасаленная пастель.

РАЗВЕДЧИКИ[82]