Лицей 2024. Восьмой выпуск - Анна Маркина

картофель рассыпается в пюреобразную массу, а морковь остаётся с хрустящей серединкой. Заканчивая тем, что он совершенно не пытается регулировать солёность блюда, и обычно всё, что он готовит, – смертельно пресное. Мы пытались что-то с этим сделать, но В. всякий раз отвечает одинаково:

– Так у меня не было раньше в жизни необходимости готовить, вот я и не умею!

А на следующий приёмный день всё снова повторяется. Он всё так же формулирует свои вопросы и стоит в дверях Лизиной приёмной, ждёт, когда она встанет и пойдёт разбираться.

Почему-то я, наблюдая за такими эпизодами, злюсь. Наверное, оттого, что у меня были иллюзии, что на В. рассчитывать можно как раз таки больше, чем на кого бы то ни было, ведь он бывший военный врач. Военный, пусть и с приставкой бывший, в моей голове почему-то всегда был гарантом точности, умения принимать быстрые и нестандартные решения в любых ситуациях. Каюсь, стереотип. И наш врач В. этот самый стереотип здорово разрушил в моей голове. Ему, бывшему военному врачу, я доверяю здесь сильно меньше, чем остальным.

Исайя.

У меня было шесть минут и несколько секунд, чтобы что-то узнать об Исайе.

Узнала, что ему сорок три года, из которых семь лет он болен диабетом в тяжёлой форме. Его третий ребёнок родился тогда же, семь лет назад. Своё здоровье Исайя решил проверить заодно, принеся на приём новорождённого. С ребёнком было всё в порядке, а вот отцу озвучили диагноз.

Узнала, что он почти два десятилетия работал в гватемальской столице – предпринимателем. Покупал на фабрике и перепродавал одежду в магазины. На фабрике же двадцатипятилетний Исайя встретил и свою жену – швею.

Узнала, что он считает себя очень молодым. Узнала, что все его дети не работают и не учатся, даже младший. А ещё узнала, что он весит около четырнадцати килограмм. Год назад весил около семнадцати килограмм – это уже наши врачи в истории болезни посмотрели.

Больше не успела. Врачи выписали Исайе срочное направление в госпиталь, так как предположили у него кровоизлияние в желудок и возможную онкологию.

Единственное, о чём на прощание спросил Исайя, – нужно ли будет в госпитале платить за приём, и нужно ли обязательно его семье ехать с ним.

Сегодня к нам должно было прибыть пополнение – врач и медбрат.

Мы ждали их у ворот клиники после сообщения от врача, что они сели во флитеру в Момостенанго. До клиники по горному серпантину около одиннадцати километров, обычно флитера водителя Сальвадора преодолевает это расстояние за тридцать–сорок минут. Ждали у ворот час, флитера не появилась. Пошёл второй час, мы уже заволновались. Звонить и писать бесполезно, мобильной связи в горах нет, нисколько.

Наконец, видим – идут! Из-за поворота появилась не флитера, а две пеших фигуры, явно не местные – с чемоданами на колёсиках и сумками на плечах. Встретили – наши. Врач Ирина из Санкт-Петербурга и медбрат Кирби родом из США, но сейчас из Мозамбика – сразу после завершения там волонтёрской миссии приехал к нам, в Гватемалу.

Оказалось, что дорога перекрыта, флитера не смогла проехать, и поэтому ребятам пришлось тащиться пешком со всей своей поклажей и привезёнными для клиники медикаментами.

Так мы узнали, что теперь мы все будем таскаться именно так – пешком и с сумками/рюкзаками в руках, пока дорогу не починят. Чинить её, кстати сказать, собирались уже давно. Каждое, даже небольшое землетрясение стимулирует движения почвы и появление трещин. Землетрясения тут регулярны, может и два-три раза в неделю слегка покачать. Людям и зданиям не критично, даже не всегда заметно, а вот почва чувствует и расползается. К тому же сезон дождей сильно усугубил состояние дороги, многие трещины стали канавами и с каждым ливнем грозили превратить дорогу в новую горную реку.

Так что хорошо, что решили починить дорогу. Плохо, что нам теперь ещё сложнее выбраться отсюда, а выбираться надо: и за продуктами, и за тест-полосками для измерения глюкозы, которые тут заканчиваются с рекордной скоростью – коробочки с пятьюдесятью полосками и на неделю не хватает, каждый второй пациент – диабетик, и нужно замерять уровень сахара, порой дважды одному и тому же пациенту. А их десятки.

Сеньоре Естеле пятьдесят девять лет.

В отличие от многих местных жителей, её возраст точен – у неё есть DPI, что-то вроде паспорта. С точной датой рождения, местом регистрации и так далее, как полагается.

Поэтому многие даты своей жизни она помнит очень хорошо.

Помнит, что замуж её выдали в тринадцать лет. За двадцатидвухлетнего Кристобаля. Выдали, потому что у родителей было маленькое кукурузное поле, слишком маленькое, чтобы прокормить восьмерых детей. Семерых уж как-то полегче будет, так они посчитали.

Помнит, что в браке у неё родились десять детей: три сына и семь дочек. Ещё трое умерли при родах. Помнит, что старшему сорок четыре, а младшей двадцать лет.

Помнит, что ни одного дня не училась в школе. Радуется, что младшая всё ещё не замужем, учится, будет учительницей.

Помнит, что не умеет читать, говорит об этом врачу. На флаконе с таблетками ей рисуют солнышко и яблочко – значит, утром принимать после еды.

Ей назначили второй приём через два месяца. Сказала, что постарается запомнить. Потом попросила написать число на бумажке – отдать дочери, чтобы напомнила.

Спросили тут, страшно ли мне быть в Гватемале?

Отвечаю. Обычно нет, но один раз было.

Рассказываю. Я часто снимаю вне клиники, в соседних деревнях.

До некоторых можно дойти по нашей дороге, довольно прямо. До некоторых можно дойти через два горных серпантина и речку вброд. До некоторых по тропинкам, у которых просматривается протоптанное начало, а через несколько сотен метров оно исчезает, и я угадываю направление только по отлинявшим старым сосновым иглам.

Я почти всегда снимаю в одиночку. Потому что мало кто вытерпит моё долгое валяние по земле, остановки на поболтать с местными и вообще меня.

Я заблудилась под Параксаном – горной деревенькой, о существовании которой даже не знала. Заблудилась – это тот момент, когда обратная дорога уже не узнаётся в темноте, а ведущая вперёд не признаётся, куда она. Спросила дорогу до клиники у мужичка, который вышел отогнать лающих собак.

Он настоятельно предложил пойти к какому-то профессору, который отвезёт на машине. Я не хотела идти к профессору и повторила, что мне нужна пешая дорога. Он посмотрел на меня, вздохнул и сказал:

– Ну, если не боитесь, то вот есть одна дорога, через лес.

И вот тут я забоялась. Хотела уточнить, чего нужно бояться, но услышать ответ было ещё страшнее. Поэтому я просто пошла бояться в лес. Там было сумеречно и страшно, но обошлось без неприятных встреч. Через пару часов была в клинике и в полном порядке.

Много здесь думаю о беременности как о процессе.

Сначала тебе девять месяцев тяжело ходить, дышать и вообще жить. Потом ещё несколько долгих часов очень больно. А потом появляется оно – новое существо.

Существо, которое не умеет пока отличить салатовый карандаш от изумрудного и называет оба листиковыми.

Существо, которое очень сожалеет, что его деревня находится недостаточно высоко в горах и есть ещё поселения повыше.

Существо, которое в отличие от своей бабушки пока ещё не знает, что такое геморрой, но знает, что такое клопы – собственной спиной.

Существо, которое ужасно переживает, что бабушке поставят вакцину и изо всех сил пытается увидеть процесс осмотра.

Существо, которое не понимает, что такое недостаточный вес и думает, что быстро устаёт просто потому, что слишком сильно нажимает на карандаш во время рисования.

Существо, которое живёт и хохочет, несмотря ни на что.

Стоит ли это всего пережитого – вот на этот вопрос пока не нашла ответа, продолжаю искать. Пожалуй, где-то здесь прячется та самая, настоящая причина – панический страх беременности. Наверное, оттого этот страх живёт во мне, потому что засел где-то глубоко чёткий образ беременной матери – лежащей в сарае, на клочке сена, с огромным животом и в сползающем с этого самого живота драном коричневом пальто. Или не оттого…

Летисии пятнадцать лет.

Сегодня она впервые за свою жизнь пришла к врачу. На восьмом месяце беременности,