Иосиф Бродский - Собрание сочинений

Михаилу Барышникову

Раньше мы поливали газон из лейки,в комара попадали из трехлинейки,жука сажали, как турка, на кол.И жук не жужжал, комар не плакал.

Теперь поливают нас, и все реже – ливень.Кто хочет сует нам в ребро свой бивень.Что до жука и его жужжанья,всюду сходят с ума машины для подражанья.

Видно, время бежит, но не в часах, а прямо.И впереди, говорят, не гора, но яма.И рассказывают, кто приезжал оттуда,что погода там лучше, когда нам худо.

Помнишь скромный музей, где не раз видалиодного реалиста шедевр «Не дали»?Был ли это музей? Отчего не назвать музеемто, на что мы теперь глазеем?

Уехать, что ли, в Испанию, где испанцыувлекаются боксом и любят танцы,когда они ставят ногу, как розу в вазу,и когда убивают быка, то сразу.

Но говорят, что пропеллер замер.Что – особенно голые – мы тяжелей, чем мрамор:столько лет отталкивались от панеликаблуком, что в итоге окаменели.

Лучше, видно, остаться. Лечь, постелив на сене,чтобы плававший при свечах в теплом, как суп, бассейне,чью каплю еще хранит ресница,знал, где найти нас, решив присниться.

Видимо, низкая облачность может вправду смутить пилота:как будто там кто-то стирает что-то,не уступающее по силесвета тому, что в душе носили.

Михаилу Барышникову (поздний вариант)

Раньше мы поливали газон из лейки.В комара попадали из трехлинейки.Жука сажали, как турка, на кол.И жук не жужжал, комар не плакал.

Теперь поливают нас, и все реже – ливень.Кто хочет сует нам в ребро свой бивень.Что до жука и его жужжанья,всюду сходят с ума машины для подражанья.

Видно, время бежит; но не как часы, а прямо.И впереди, говорят, не гора, а яма.И рассказывают, кто приезжал оттуда,что погода там лучше, когда нам худо.

Помнишь скромный музей, где не раз видалиодного реалиста шедевр «Не дали»?Был ли это музей? Отчего не назвать музеемто, на что мы теперь глазеем?

Уехать, что ли, в Испанию, где испанцыувлекаются боксом и любят танцы;когда они ставят ногу – как розу в вазу,и когда убивают быка – то сразу.

Разве что облачность может смутить пилота;как будто там кто-то стирает что-тоне уступающее по силесвета тому, что в душе носили.

Надпись на книге

Когда ветер стихает и листья пастушьей сумкиеще шуршат по инерции или благодарябезмятежности – этому свойству зелени -и глаз задерживается на рисункеобоев, на цифре календаря,на облигации, траченной колизеяминоликов, ты – если ты был прижитпод вопли вихря враждебного, яблочка, ругань кормчего -различишь в тишине, как перо шуршит,помогая зеленой траве произнести «все кончено».

* * *

Наряду с отоплением в каждом домесуществует система отсутствия. Спрятанные в стенеее беззвучные батареинаводняют жилье неразбавленной пустотойкруглый год, независимо от погоды,работая, видимо, от сетина сырье, поставляемом смертью, арестом илипросто ревностью. Эта температураподнимается к вечеру. Один оборот ключа,и вы оказываетесь там, где нетуникого: как тысячу лет назадили несколько раньше: в эпоху оледененья,до эволюции. Узурпированное пространствоникогда не отказывается от своейнеобитаемости, напоминаясильно зарвавшейся обезьянеоб исконном, доледниковом правепустоты на жилплощадь. Отсутствие есть всего лишьдомашний адрес небытия,предпочитающего в итоге,под занавес, будучи буржуа,валунам или бурому мху обои.Чем подробней их джунгли, тем несчастнее обезьяна.

* * *

Не слишком известный пейзаж, улучшенный наводнением.Видны только кроны деревьев, шпили и купола.Хочется что-то сказать, захлебываясь, с волнением,но из множества слов уцелело одно «была».Так отражаются к старости в зеркале бровь и лысина,но никакого лица, не говоря – муде.Повсюду сплошное размытое устно-письменно,сверху – рваное облако и ты стоишь в воде.Скорей всего, место действия – где-то в сырой Голландии,еще до внедренья плотины, кружев, имен де Фризили ван Дайк. Либо – в Азии, в тропиках, где заладилидожди, разрыхляя почву; но ты не рис.Ясно, что долго накапливалось – в день или в год по капле, чьипресные качества грезят о новых соленых га.И впору поднять перископом ребенка на плечи,чтоб разглядеть, как дымят вдали корабли врага.

Новая Англия

Хотя не имеет смысла, деревья еще растут.Их можно увидеть в окне, но лучше издалека.И воздух почти скандал, ибо так раздут,что нетрудно принять боинг за мотылька.

Мы только живем не там, где родились – а таквсе остальное на месте и лишено судьбы,и если свести с ума требуется пустяк,то начеку ольха, вязы или дубы.

Чем мускулистей корни, тем осенью больше бздо,если ты просто лист. Если ты, впрочем, он,можно пылать и ночью, включив гнездо,чтоб, не будя, пересчитать ворон.

Когда-нибудь всем, что видишь, растопят печь,сделают карандаш или, Бог даст, кровать.Но землю, в которую тоже придется лечь,тем более – одному, можно не целовать.

Ответ на анкету

По возрасту я мог бы быть ужев правительстве. Но мне не по душеа) столбики их цифр, б) их интриги,в) габардиновые их вериги.

При демократии, как и в когтях тирана,разжав объятия, встают министры рано,и отвратительней нет ничего спросонок,чем папка пухлая и бантики тесемок.

И, в свой черед, невыносим ковер с узоромзамысловатым и с его подзоломиз микрофончиков, с бесцветной пылью смешанных,дающий сильные побеги мыслей бешеных.

Но нестерпимее всего филенка с плинтусом,коричневость, прямоугольность с привкусомобразования; рельеф овса, пшеницы ли,и очертания державы типа шницеля.

Нет, я не подхожу на пост министра.Мне все надоедает слишком быстро.Еще – я часто забываю имя-отчество.Наверно, отрочество мстит, его одрочество.

Когда ж о родине мне мысль приходит в голову,я узнаю ее в лицо, тем паче – голую:лицо у ней – мое, и мне не нравится.Но нет правительства, чтоб с этим чувством справиться,

иль я – не член его. Я мог сказать бы проще, ново мне, наверно, что-то так испорчено,что не починишь ни отверткой выборов,ни грубым кодексом, ни просто выпоров.

Лишь те заслуживают званья гражданина,кто не рассчитывает абсолютно ни накого – от государства до наркотиков -за исключением самих себя и ходиков,

кто с ними взапуски спешит, настырно тикая,чтоб где – естественная вещь, где – дикаясказать не смог бы, даже если поднатужится,портрет начальника, оцепенев от ужаса.

Памяти Н. Н.

Я позабыл тебя; но помню штукатуркув подъезде, вздувшуюся щитовидкутруб отопленья вперемежку с сыпьюзвонков с фамилиями типа «выпью»или «убью», и псориаз асбестаплюс эпидемию – грибное местоэлектросчетчиков блокадной моды.Ты умерла. Они остались. Годыв волну бросаются княжною Стеньки.Другие вывески, другие деньги,другая поросль, иная падаль.Что делать с прожитым теперь? И надо львообще заботиться о содержаньинедр гипоталамуса, т. е. ржаньи,раскатов коего его героине разберут уже, так далеко от Трои.

Что посоветуешь? Развеселиться?Взглянуть на облако? У них – все лицаи в очертаниях – жакет с подшитымголландским кружевом. Но с парашютомне спрыгнуть в прошлое, в послевоенныйпейзаж с трамваями, с открытой венойреки, с двузначностью стиральных меток.Одиннадцать квадратных метровнапротив взорванной десятилеткив мозгу скукожились до нервной клетки,включив то байковое одеялостанка под лебедем, где ты давалаподростку в саржевых портках и в кепке.Взглянуть на облако, где эти тряпкивезде разбросаны, как в том квадрате,с одним заданием: глаз приучить к утрате?

Не стоит, милая. Что выживает, кромекапризов климата? Другое время,другие лацканы, замашки, догмы.И я – единственный теперь, кто мог быприпомнить всю тебя в конце столетьявне времени. Сиречь без платья,на простыне. Но, вероятно, телосопротивляется, когда истлело,воспоминаниям. Как жертва власти,греху отказывающей в лучшей частисуществования, тем паче – в правена будущее. К вящей славе,видать, архангелов, вострящих грифель:торс, бедра, ягодицы, плечи, профиль– все оборачивается расплатойза то объятие. И это – гибель статуй.

И я на выручку не подоспею.На скромную твою Помпеюобрушивается мой Везувийзабвения: обид, безумий,перемещения в пространстве, азий,европ, обязанностей; прочих связейи чувств, гонимых на убой оравойдней, лет, и прочая. И ты под этой лавойпогребена. И даже это пеньеесть дополнительное погребеньетебя, а не раскопки древней,единственной, чтобы не крикнуть – кровной!цивилизации. Прощай, подруга.Я позабыл тебя. Видать, дерюганебытия, подобно всякой ткани,к лицу тебе. И сохраняет, а не

растрачивает, как сбереженья,тепло, оставшееся от изверженья.

Подражание Горацию