Мигель де Сервантес - Нумансия

Л и р а

Мой друг, сокровище мое,Уснул ты?.. А недавно силаГорячая в тебе бурлила…Зачем ты погубил ее?И вот тебя не стало вдруг,С тобою ж — радости и счастья!Нет в мире большего несчастья,Чем час, когда уходит друг.Ты был всегда, Марандро мой,В любви бестрепетным и верным!Но вел тебя в твоем безмерномДерзанье к смерти путь прямой.Ты подвиг смелый совершил,Врагов дивиться заставляя.Но, смерть от милой удаляя,Всей жизни ты ее лишил.Хлеб кровью тот покрыт… И взглядВ испуге на него кидаю, —Его и хлебом не считаю:В нем яд губительный! в нем яд!И если все-таки к устамЕго, терзаясь, подниму я, —То разве лишь для поцелуя: Марандро кровь осталась там.

В это время входит на сцену мальчик; он слабо бормочет. Эго брат Лиры.

Б р а т Л и р ы

Сестрица, в страшных муках матьСкончалась; на своей постелиОтец наш дышит еле-еле,Мне тоже время умирать.Нас голод скоро всех убьет…Но у тебя есть хлеб, сестрица!Увы! Он мне не пригодится,Нет, пища в прок мне не пойдет!Мне голод горло так стеснил,Что будь тот хлеб водою жидкой, —И то еда была бы пыткой, —Ее бы я не проглотил.Возьми же хлеб, сестра моя;Чтоб мукой истерзать нас, небоПослало вдруг довольно хлеба…В тот самый миг, как умер я.Падает мертвым.

Л и р а

Вот брат любимый умирает…Дыханье жизни отошло…Но зло для нас — еще не зло,Коль бог е д и н ы м злом карает.Злой рок беду к беде прибавил,И стало две беды зараз.Меня один и тот же часВдовой и сиротой оставил…О вы, лежащие вокругТела! Обоих римлян злобаУбила, дорогие оба:Один — мой брат, другой — мой друг.Гляжу, любви палима жаждой,На этого и на того.И мука больше оттого,Что был душе желанен каждый.О друг любимый! нежный брат!К любви я вашей вновь приближусь,Коль скоро с вами я увижусь,Попав на небо или в ад.И будет смерть моя похожаНа смерть обоих мертвецов, —Кинжал давно уже готовМеня убить — и голод тоже.Но все ж скорее сталью грудьЯ поражу, чем съесть посмеюВот этот хлеб. Косой своеюСмерть не страшит меня ничуть.Я медлю? стала я трусливой?Боюсь я? перед чем испуг?Брат милый мой! мой нежный друг!Свиданья близок миг счастливый.

В этот момент показывается бегущая женщина, которую преследует солдат-нумансианец с кинжалом в руке. Он хочет ее убить.

Ж е н щ и н а

Юпитер грозный! Помоги скорее!Спаси меня от гибели ужасной.

С о л д а т

Беги же от меня, беги быстрее! —Твои старанья будут все напрасны.

Л и р а

О воин храбрый! будь же подобрее,И не рази той женщины прекрасной!Жизнь ей дана на благо и на радость…Убей меня: найду я в смерти сладость…

С о л д а т

Нельзя живою женщину оставить…«Смерть женщинам»! — так решено в Совете…Но где тот муж, что сможет меч направитьНа красоту, когда она в расцвете?Таким злодейством не хочу ославитьСебя; убить я ни за что на светеТебя не мог бы. Тот убить посмеет,Кто пред тобою не благоговеет.

Л и р а

Учтивость я сочту ль за добродетель,И жалость эту стану ль прославлять я?О неба свод высокий, будь свидетель:За ту и за другую шлю проклятья!А вот тогда б ты был мне благодетель,Не знающий греха лицеприятья, —Когда бы в грудь мою ты смело вдвинулКлинок и душу из нее бы вынул.

Я, встретив смерть, не ведала б испуга…А жалостью ты вред и зло приносишь…Надеюсь все же: моего ты другаБез погребения теперь не бросишь.Такая ж мне еще нужна услугаДля брата бездыханного. Ты спросишь,Кто их убил? Смерть мужа — это платаЗа жизнь мою. Покончил голод брата.

С о л д а т

Труда не вижу в том я никакого.Но на пути, прошу, открой причину,Которая и друга дорогогоИ брата вдруг ускорила кончину.

Л и р а

Не в силах я произнести ни слова…

С о л д а т

Ты так слаба? Тебя я не покину.Ты тело брата поднимай смелее;Я друга труп возьму — он тяжелее.

Они уносят тела. Выходит с копьем и щитом в руке женщина, изображающая Войну и ведущая за собой Болезнь и Голод. Болезнь опирается на костыль; голова у нее обвязана, лицо закрыто желтой маской. Голод выходит тощий как смерть, в одеянии из желтой бязи и в пепельно-бледной маске.

В о й н а

Болезнь и Голод! Вы уже привыкли, —Какой приказ мне дать ни довелось бы. —Все исполнять, какие б ни возниклиТут трудности. И ни мольбы, ни просьбыНа вас не действуют. В мои прониклиВсе мысли вы вперед. Едва ль пришлось быМне и сейчас вас наставлять упорно,Что следует вам действовать проворно.Так волею судеб — а всякий знает,Что воля та ничем неколебима, —Указано, что нынче помогаетВойна коварным умышленьям Рима.Своих орлов высоко воздвигаетВождь Сципион[43], чья мощь необорима.Но час придет — и помощь окажу яСлабейшему, а сильного сражу я.

Могуча я, Война. И повсеместноМеня все матери вслух проклинают…Но смертным далеко не все известно,И тайн моих они не понимают.Мне ж ведомо, что в целом мире тесноИспанской славе будет! Все ли знают,Что вражеская покорится бандаВойскам Филиппа, Карла, Фердинанда?[44]

Б о л е з н ь

Когда бы Голод, наш соратник главный,Не доказал, что убивать он может,Что жителей Нумансии, столь славной,Рукою жадной сам он уничтожит, —Тебе бы был союзник полноправныйВ Б о л е з н и. Кончить все она поможетСтоль выгодно для римлян, что едва лиИ сами те такого счастья ждали!

Но Голод тощий, поселившись междуНумансианцами, в такую крайностьПоставил их, что всякую надеждуУ бедных отнял даже на случайность.Там мудреца — не меньше чем невежду —Небесных знамений необычайностьСовсем смутила… Стан их весь расколот;Не нужны Риму ни недуг, ни голод.

А бешенство и ярость, партизаныВойны, у них так плотно угнездились,Что для себя они теперь тираны,В братоубийц они переродились.Поджоги, исступленный гнев и раныТак в стане осажденных расплодились,Что Рим уж тем победу добывает,Что враг его себя же убивает!

Г о л о д

Сюда взгляните! — Все дома пылают,И каждая огнем объята крыша!Мне чудится, что тысячи вздыхаютОттуда грудей, и огонь колышат…Как женщины в смятении взываютО помощи — и отклика не слышат!..Бессильна помощь и отца и брата,Коль пламенем на части плоть разъята.

Бывает так, что на овечье стадоВолк нападет и некоторых тронет, —И в ужасе и в хаосе разладаОно бежит, но волк его догонит, —Так женщина среди сплошного адаГорящих улиц мечется и стонет —Спасенья нет ей. Нужны ль палачи нам?Убить всех женщин велено мужчинам.

Своей супруге, ласковой и верной,Железом грудь супруг ее разрежет;Свой сын убьет — о случай беспримерный! —Мать, что его и пестует и нежит…И с яростью, ни с чем несоразмерной,Отец нить жизни сына перережет,И, потрясенный, будет он довольным,Как милостью небес, убийством вольным.Ни улицы, ни дома, ни угла нет,Где не было бы крови или трупа;К убийству всех, к поджогу так и тянет. —И все глядит свирепо, дико, тупо…Сейчас, увидите, на землю грянетЗубец их башни с верхнего уступа.Все храмы и дома, что здесь ютятся,Во прах и пепел вскоре превратятся.

Придите же, смотрите же скорее:Вот Теоген усердно нож свой точит, —Жены любимой, милых деток шеиОн кровью злою сейчас омочит.Но жизнь постылая еще труднееТогда убийце будет. Он захочетК себе приблизить час конца ужасный,Избрав путь к смерти, для других опасный.

В о й н а

Итак, идем! Но требую работыЯ тщательной, приказов исполненьяТочнейшего! Направьте все заботыК тому, чтоб в план не вкрались измененья.

Уходят.

Выходит Теоген с двумя мальчиками и девочкой. С ним жена.

Т е о г е н

Преодолел в себе любовь отца я.Кто храбр, свой замысел осуществляет.О чести мысль, высокая, святая,О дети, руку эту направляет.Ужасна пытка дней пережитая,Но горшую нам рок уготовляет:Мне долгом предначертано высокимСтать ныне вашим палачом жестоким.

Сыны мои! Вы римскими рабамиНе будете, а римской силе вражьейБахвалиться ни в чем не дам над вами,Пусть покорить нас им удастся даже.К свободе путь указан небесами,Он — человеческой ладони глаже.Небесным знакам набожно поверьте,Что путь для нас — отдаться в руки смерти.

Тебе ж, супруга милая, доставитСмерть избавленье. — Римлянам развратнымСупруг твой радости не предоставитСупруги телом любоваться статным.От этой муки меч тебя избавит.Корыстный враг со жребием превратнымСам встретится. Давно в нас мысль окреплаОт города оставить груды пепла.

Я первый высказал, что справедливостьИ честь велят свести нам с жизнью счеты, —Не ждать, чтоб римлян дерзкая кичливостьНас обрекла на ужасы их гнета, —Мне можно ль в смерти выказать трусливость,В ней быть последним? Сыну — тоже?

Ж е н а