Лев Гомолицкий - Сочинения русского периода. Стихи. Переводы. Переписка. Том 2

Ознакомительный фрагмент

444[46]

по свету розлетелась ватаслежавшихся за рамой тучлюбовь весною синеватакак в кровь раздавленный сургуч

                                  (во сне). 

Варианты

76[47]

Среди моря полей холмистоговстретил Миша Милу Алек-сеевну.Улыбнулась приветно его моло-дости – до самого сердца вож-глась улыбкой.Под кумачами зорь, под парча-ми ночей, над бархатом зеле-ным лугов –смущала его Мила Алексеев-на, целовала его поцелуйчи-ками.Точно пчелка ее губы возле губего увиваются. И однажды сталаи ужалила.Говорит ей Миша восторжен-но: «Нынче будет великий день –– записать его надо и празд-новать –: Огонь-небо сошло наменя, Огонь-небо взорвало небеса,и случились со мной чудеса. –«Ничего мне в жизни больше ненадо; ничто меня в жизни непрельстит – не очарует, кромесвета духовного. – Познал я сегод-ня смерть.«Открой, Мила Алексеевна, своюшею нежную, вынь за пазушкитеплый серебряный крест –«здесь же хочу ему помолиться,к нему приложиться, ему посвя-титься, с тобой ради него про-ститься. Хочу из мира уйти».Улыбнулась Мила АлексеевнаМишиной ребячливости.А Миша впрямь становится хо-лоден – от людей затворяется,молится, лампаде кланяется,с грехами борется, с чертя-ми в чехарду играется.

Умирают люди, рождаются,на разные дни пасхи приходятся,улицы с лица меняются.Миша больше ночами не молит-ся: у него больше грехов не на-ходится.Далеко до неба, к аду близко.

Тучи над полями пустынными низко.Сходит Миша в поля, дышитМиша полями; ложится на тра-вы прошлогодние, к небу рукипротягиваются. Горло сжимается,слезы из глаз текут.Слезы в траву падают.Где слеза упадет – цветок рас-цветет, голубой как кусочекнеба.Расцветает, тянется к небу, какв море капелькой, а жизни емуодин день – не дотянется, свянет,сморщится. А на месте его но-вым утром уж новый цветет.И так до поздней осени.Не сорвать его, как человечьейдуши, не вложить в букет, какпечали. Зовут его Петровымибатогами – цикориев цвет.

Вернулся Миша к сонцу – чело-вечеству.Бродит полями.От мысли пугается, от мысливстретить там Милу Алек-сеевну.Да нет ее, не находит.

Только во сне видится лицо ее,только в памяти сквозитона, по-прежнему – ясная.

По лугам, по пустырям: раз-ные травы от ветра мота-ются, качаются, дрожат, шеве-лятся. Острые – шершавые при-гибаются.Коварные – ползучие,точечки-сережки-кружевныедрожат, перепонки колючиетатарника шевелятся.Разорвалось небо огненное, заня-лись руна облачков – бежитобъятое пламенем стадо, клоч-ки шерсти разлетаются, го-ря, – на луга, на травы.Раскрывает объятия заря, по-гружает в свое тело – своиароматы.От счастья застывшая земляоглупевшая, бледная, смежилачерные ресницыв обонянии стра-сти; трепещет, поворачива-ется, погружается в счастли-вый сон.Две слезинки – две звездочкикопятся, загораются, стекаютпо матовой коже неба.Страсть у дня вся выпита;разжимаются руки сквозиться,руки – белые облачки, опадаютвдоль лесов, вдоль покосов.Вырастает пропасть чернаямежду грудей земли и неба.

«Травы! Росы! По пустырю, изколючих татарников не стыд-но мне подглядывать ласки за-ревые земные-небесные. Мне обид-но, жутко, зáвидно.«Росы! Травы! мои следы целу-ете! Мне одиноко».

Кто-то ходит, кто-то плачетночью.Моет руки в росах, моет, об-резая травами.Жалуется: «Никому больше непришлось мое сердце, никогобольше не видят мои глаза,никто больше не сожжет моетело.«Травы! Ваши цветы над землеюс ветрами шепчутся; всемоткрыты, названные, известные;ваши корни тянут соки земныепресные.«Не слыхали вы чего о Миле?Моей ясной, теплой, единствен-ной?»

Шепчутся травы, качаются; сдругими лугами, с хлебамипереговариваются, советуются.Сосут молча землю, грозят паль-цами небу прозрачному.Думают, перешоптываются,сговариваются, как сказать,как открыть истину:что давно могила раскопана,давно могила засыпана, оста-лось пространство малое, гдедоски прогнили – комочки зем-ли осыпаются от шагов че-ловеческих, от громов небесных.

Екнуло что-то в земле и от-кликнулось.Прошумела трава.Веют крылья – ветры доносят-ся.С пустыря через колючие заросликличет Мишино сердце пред-чувствие в дали ночные – глубокие.Свищет ветер в ложбину, какв дудочку, зазывает печали,развевает из памяти дни одинокие,высвистывает.Черной птицей несут крыльявоздушные, вертят Мишу пополю – полю ночному – серому.

Глазом озера смотрит ночь,шевелит губами-лесами чер-ными. В ее гортани страш-ное слово шевелится: Xha-a-ah-xha-с-с-смер-                  ерь –слушает Миша, отвечает ночи:«Что ты меня пугаешь, ночь, стра-щаешь-запугиваешь?«Разве я мотыль однодневка? Яне видел, как зори меняются,не слышал, как дни рождаются?Сколько дней-ночей на моейпамяти!»

Конвульсивно дышит ночь, струдом выговаривает:«Xha-a! Дни и ночи на твоейпамяти! А сколько жизней натвоей памяти? Человек родитсясостариться. Когда человек об-новляется? Куда память о немдевается?»

«Что ты меня стращаешь, ночь,морочишь-запутываешь. Раз-ве я зеленый юноша? Давноразные мысли замечены, кро-вью ответы отвечены, горемуроки пройдены».

Ахнула ночь, покатилася.Око ночи в озеро-лужицу пре-вратилось, пьяные губы ночные –– в лес.Очутился Миша под книгой не-бес, ее звездными страницами,где сосчитано истинное время,установлена единственная жизнь.Две слезинки навернулись.Звезды лучиками протянулись –– посыпались серебряным дож-дем.Весь пронизанный голубым све-том, весь осыпанный звезд-ным снегом, стоит Миша ивидит чудо необычное:Разбегаются холмистые леса,раскрываются земные телеса,из мглы улыбается лицо – ми-лое, знакомое – неподвижной за-стывшей улыбкой –: «Возвра-тился, мальчик! Да и я тебяне забыла: о тебе все думала,предвидела; о тебе позаботилась.«Чтобы понял ты скорей других:для чего жизнь нам отмеряна,на что сердце отпущено, зачемглаза даны;«Чтобы ты не покидал дорог, что-бы правду и себя найти мог, ус-транила я единственный соб-лазн: положила в землю мое те-ло жадное.«Так-то лучше с тобой говорить,так спокойней тебя наставить.«Погляди, какая ночь прекрасня!«Ощути свое живое тело.«Ты вернись сейчас в свою ком-нату; помолись, в постель ло-жись. Я тебя тепленько уку-таю, над тобой песенку спою,чтобы глазки твои слаще ста-ли, сердечко лучше отдохнуло,успокоилось –: будет горе, абудут и радости».

209[48]

Не научившись быть вполне земным,я не умею быть еще жестоким.Мои слова оглушены высоким,неуловимым, тающим, как дым.

На этот кров – наш шаткий тесный дом –не ринутся слова мои обвалом, –хотят светить прозрачнящим огнем,возвышенным в униженном и малом.

Горевшее то тускло, то светло,косноязычное от сновидений тело,ты никогда справляться не умелос тем, что в тебе клубилось и росло.

И вот, теперь молитвою-стихами,чем до сих пор преображались мы,как рассказать о том, что нынче с нами:о этих камнях и шатре из тьмы,

о радости дыхания ночного,о непрозрачном, теплом и простом,о близости телесной, о родном...Как воплотить в комок кровавый слово!

211[49] А