Шутки кончились. Книга стихов - Сидерос Дана

такт в такт

в висках и руках

тик-тик

ни голоса ни теней

как

так

контакта

не чуя

идти?

кап

капает с потолка

свод

всё ниже

и у же

ужи

и жабы

на

над

и под

страх тяжек

неудержим

сомнений

осы

вокруг

есть

кто

позади

меня?

до дома дойдём

к утру

к утру

которого дня?

XVI

Хэппи энд неизбежен, никуда от него не деться,

Что за ним — знать совсем не следует, уж поверьте.

Можно строить догадки, взглянув на список инъекций,

Помогающих нашим клиентам привыкнуть к смерти,

Можно с видом эксперта вспомнить про тягость быта,

Убивающего любой золотой эпитет.

Он пришёл за ней — это скучно, старо, избито.

И прекрасно.

Я так думаю.

Извините.

Музыканты играют в нарды на барабане,

Прячут флягу и письма на родину в горле тубы.

Вероятно, со стороны я сейчас забавен.

Отпускает.

Стрёкот строчек пошёл на убыль.

Вероятно, теперь я всё же буду уволен

Или сослан подальше — к заявкам, звонкам и актам.

Здесь не очень любят всплески свободы воли,

И, увы, на любого создателя есть редактор.

Кстати, вот и он. Я сейчас узнаю немало

Про «талантливый, но лентяй», про «смешной сюжетик»,

Про «кому сейчас нужны такие финалы?»,

Про «какого чёрта ты отпустил и этих?!»,

Про «работать надо, а то вон какой ты тощий»,

И про «вас, идиотов, много, а я один»...

Что ему ответить? Я иду в темноте наощупь,

Я четвёртый год иду в темноте наощупь,

Без возможности обернуться иду наощупь.

И не знаю, есть ли кто позади.

сентябрь 2008

БИБЛИОТЕКА МЁНИНА

РУССКАЯ НАРОДНАЯ

Ванька с размаху в стену втыкает нож: «Как потемнеет лезвие — кличь подмогу». Тащит к двери рюкзак, на больную ногу тяжко ступая. Молча глядит в окно. Там, за окном, сгущаются облака, тает кармин заката, поют сирены.

Марья сидит, к груди подтянув колени, часто моргает, пялится на плакат со знаменитой четвёркой из Ливерпуля, думает про себя: «Кто ж тебе поможет: глуп, неудачлив, хром, и такая рожа, будто в младенчестве в уксус тебя макнули».

Ванька шнурует ботинки, берёт тесак, думает про себя: «Не реви, ну что ты, ну некрасив, ну глуп. Тоже мне, забота. Ты у меня — за ум, ты — моя краса». Сам затворяет дверь, входит в тёмный лифт, едет, от вони рукой прикрывая нос. Марья себе позволяет немного слёз — ровно три капли — и сдавленный жалкий всхлип.

Где-то за МКАДом — бархатные поля. Ветер свистит, злые вести несёт с востока. Роща за окнами шепчет: «Суха осока, нежен шиповник, глух камень, сыра земля».

Марья сидит на месте. Два дня. Две ночи. Что-то поёт под нос себе, как умеет. Вечером третьего дня нож в стене чернеет и начинает плакать и кровоточить. Марья хватает гладкую рукоять, тащит его из стенки, выходит в город. Думает про себя: «Я иду, я скоро, ты постарайся как-нибудь устоять...»

июль 2009

ЛЕТОПИСЕЦ

Мистер Инк не любит свой глупый пост: нет ни премий, ни выходных, невозможно проспать и уйти в запой, бесполезно ворчать и ныть. Он сидит, угрюмый, как Эдгар По, как подкидыш седой луны. Мы несёмся мимо — нелепый полк, валуны. Мистер Инк всё чует: сирень, и тлен, запах моря и запах пихт. Слышит всё, что случается на земле, каждый голос, и взрыв, и писк. Мистер Инк высок и широкоплеч, мистер Инк никогда не спит. Мистер Инк говорит себе много лет: «Потерпи». Мистер Инк заносит в большой альбом речь любую, любую весть, мистер Инк фиксирует чью-то боль, и усталость, и смех, и спесь. Всё, что он не заметит, летит за борт, иссыхает, теряет вес. Он, быть может, запишет и нас с тобой, как мы есть.

Миссис Инк никогда не выходит в свет; молчалива, суха, бледна. Миссис Инк красит небо в фамильный цвет, стоя вечером у окна, варит мужу чаёк на разрыв-траве, режет к ужину ананас и уходит, прикрыв за собою дверь, спать одна.

В тех краях, доложу вам, царит зима: стужа, ветер и вечный лёд. Сменщик мистера Инка сошёл с ума, а другого никто не шлёт.

август 2009