Шутки кончились. Книга стихов - Сидерос Дана

Нищенка цепкой рукой ловит его подол:

Парень, постой-ка, что это ты задумал?

Бабушка, может, знаете, с вас станется:

Как мне проехать отсюда — и прямо в ад?

Знаю, голубчик, есть небольшая станция

На перегоне «Лубянка» — «Охотный ряд».

Жди темноты, не бери ничего лишнего,

Дай мне из свитера нитку, ступай, ступай...

Ад — он везде, родной. Как услышишь клич его —

Лестницей ржавой ляжет тебе тропа.

XII

Он едет в пустом хвостовом вагоне,

Считает секунды, газету мнёт.

Стук сердца в чудовищном гуле тонет.

Лицо и уши горят огнём.

Он словно на твёрдых коленях деда:

Давай, вспоминай, как себя ты вёл...

Он слышит отчётливо: рядом где-то

Старуха смеётся и нитку рвёт.

Гудок, остановка, укол под рёбра,

Как будто отмашка: дают добро.

Рычит: «Всё равно нас никто не берёт в рай!» —

И сходит сквозь дверь на пустой перрон...

Колонны молчат, свод из тени соткан,

Ни схем, ни названий, ни стрелок нет.

Он церберу в кассе швыряет сотку,

Проходит в единственный турникет,

Встаёт на грохочущий эскалатор,

Вцепляется в поручень, смотрит вниз.

За кадром дежурят врачи в халатах:

Ну, мало ли — обморок, приступ, криз...

Статисты, ссылаясь на боль и хрипы,

Бросают всё и уходят в скит.

Истерика в секции первых скрипок:

Дымятся грифы, искрят смычки,

Гудят, задыхаясь, гармонь и флейта,

Ударные лупят во весь опор;

В Москве навсегда отменили лето,

Начальник лета покинул пост.

Вытягиваясь,

     подвывая,

            плавясь,

                  скрипя,

                    постукивая,

                                 дрожа,

Гигантская лестница режет пламя

И на себя принимает жар.

XIII

Он идёт по сырым тоннелям: бледен, трагичен, строен,

Уговаривая себя не трястись, подбородок задрав.

Вся массовка сбегается хоть издали поглазеть на героя,

Хотя за уход с рабочего места положен нехилый штраф.

Демоны разных мастей снуют вокруг, словно осы.

Я стараюсь напиться прежде, чем он мне глянет в глаза.

Он идёт ко мне — я прекрасно знаю, что он попросит,

Я могу слегка затянуть спектакль, но не могу отказать.

Таковы негласные правила: пока он бездействует, пасть раззявив,

Я с ним делаю что хочу, могу даже выбросить из окна.

Но когда он добрался сюда, он здесь, вроде как, хозяин.

А я, вроде как, обслуживающий персонал.

Хорошо одно: он пока об этом не знает.

И не нужно, чтобы узнал.

Он врывается и с порога орёт, что уйдёт наверх только с нею,

Начинает грозить, просить, меня за рубашку дёргать.

Он говорит с интонацией рыцаря из мультфильма Диснея.

Меня душит смех, я соглашаюсь на всё без торга.

XIV

Их обоих приводят в полутёмный колонный зал,

Вдалеке виднеется выход: ветерок, шум дороги, звёзды...

Он видит её и думает: «Кажется, я опоздал».

Думает: «Всё пропало, надо бежать», — но бежать поздно.

Тут вступает свирель, и в багровом сиянии появляюсь я.

Я сама значительность — я неделю репетировал перед зеркалом.

Предлагаю сделать как было, всё вернуть на круги своя.

Понимания в нём не больше, чем если бы он оглох,

Он глядит на меня так, как будто бы я свинья,

Нет, всё хуже — как будто я мелкий клоп.

Он ей шепчет: «Не отставай», —

          и уходит к выходу вдоль колонн.

Дальше работник Аида в униформе, гремящий ключами,

Источающий запах земли и гнилого лука,

Объяснит условия освобождения: чтобы молчали,

Чтобы вообще не издавали ни звука.

Не подавать сигналов, ничего в таком роде,

Не пытаться услышать вздоха, поймать взгляда.

И заплатите залог: пафос, конечно, в моде,

Но и обедать тоже на что-то надо.

XV

шаг в шаг в тишине