За все в ответе - Михаил Филиппович Шатров

Мария, сходи за Кэлином, мне надо с ним объясниться…

Г о л о с  М а р и и (после большой паузы). Он говорит, что не может прийти.

Г о л о с  Г р у и. Почему не может?

Г о л о с  М а р и и. Говорит, что болен.

Г о л о с  Г р у и. А что с ним такое?

Г о л о с  М а р и и. Он говорит — разрыв сердца.

Г о л о с  Г р у и. Пусть он голову не морочит, он понятия не имеет, что такое разрыв сердца. Пусть меня спросит, я вон всю жизнь мучаюсь с сердцем. Ну, если не хочет идти, сама узнай: почему он не вернулся на птицефабрику? Даже вещи не забрал оттуда.

Г о л о с  М а р и и (после большой паузы). Говорит, что вынужден был уйти. Говорит — обстоятельства вынудили подать в отставку.

Г о л о с  Г р у и. Но почему же, почему?! Ведь не на их же фабрике все это случилось, не он ответствен…

Г о л о с  М а р и и (после долгой паузы). Он говорит, что живой человек ответствен за все живое, иначе все бессмысленно. Сама наша планета, говорит, если взять ее в целом…

Г о л о с  Г р у и. Да при чем тут жизнь, при чем тут планета!! (После паузы.) Ты слушаешь еще меня, Мария?

Г о л о с  М а р и и. Слушаю.

Г о л о с  Г р у и. Узнай у него, почему не вернулся на фабрику.

Г о л о с  М а р и и (после паузы). Он говорит, что, когда потолок дает осадку, должна хоть одна мышка взять на себя ответственность за эту осадку…

Овчарня в Карпатах. Огромная луна плывет над горами, светло, как среди бела дня. И мягкие скаты, и крутые обрывы, и ущелья таинственно плывут куда-то.

Растянувшись у потухшего костра, К э л и н  мурлычет про себя какой-то мотив военного времени, а сонный  С а н д у  из последних сил отдает последние приказания.

С а н д у. Рота, слушай мою… (Зевает.) А что, не пора идти спать?

К э л и н. Ты иди ложись, тулуп там, а я еще пободрствую, пусть овечки отдохнут. Намаялись, бедняжки, лазая по горам. Они у нас степные, лазать по горам не привыкши.

С а н д у. Ну так давайте вместе — и мы отдохнем, и они себе пусть отдохнут.

К э л и н. Понимаешь, одним сном спит отара, когда пастух бодрствует и другим — когда и он уснул. Если пастух бодрствует, овечки спят как булыжники на мостовой — прямо не шелохнутся, зная, что их охраняют, что в случае чего их защитят. А если пастух уснул, отара спит уже тревожно, поминутно просыпаясь и вздрагивая от каждого шороха.

С а н д у. Нет, я больше не могу, мне хочется спать… Рота, слушай мою… (Зевает.) А что, не скучно вам сидеть вот так в одиночку по ночам?

К э л и н. Это не скука, это истинная жизнь! Посмотри сам — благодать-то какая кругом! Тишина, свежий воздух, ясное небо, зеленые горы — ведь это же бездна красоты! Ради этой красоты, ради этого покоя мы вынесли такие муки и лучшие из нас сложили свои головы.

С а н д у. Разве павшие на войне — это лучшая часть войск?

К э л и н. Конечно же, лучшая часть… В бою всегда лучшие падают первыми — в этом счастье для них и трагедия для оставшихся.

С а н д у. А у меня вот уже глаза слипаются, я уже слов не отлеплю друг от друга. (Уходит в хибару, но вдруг выныривает обратно.) Дядь Кэлин, а почему вы не переберетесь к нам? Ну какой вам смысл всю жизнь маяться — то перезимуете у одной, то у другой. Все же знают, что вы маму нашу, и только ее, любили, ради нее вы и к нам так хорошо относитесь…

К э л и н (несколько опешив). Дак, понимаешь, вопрос этот сложный, тут не все от меня зависит… Надо, чтобы и Мария сказала свое слово…

С а н д у. Ну что ты будешь делать — когда мы дома маму пилим, она говорит, что не только от нее это зависит, надо, мол, чтобы и вы сказали свое слово, а когда вам говорят…

К э л и н. Сказала она так?

С а н д у. И сколько раз она так говорила!

К э л и н (после большой паузы). Что ж, если к тому все идет, может, этой осенью я и в самом деле переберусь к вам…

С а н д у. А чего тянуть! Вон осень уже на исходе. Не завтра, так послезавтра польют дожди, и чего овечкам мокнуть тут на этих горах! Свободных земель поздней осенью у нас и дома полно! Давайте тихо перегонять отару, и пока доберемся…

К э л и н (задумчиво). Кто знает — может, ты и прав…

С а н д у. А то, если хотите, я завтра первым же автобусом махну домой. Маму ведь нужно предупредить, чтобы успела перемыть, прибрать, постирать. Замужество как-никак.

К э л и н. А и в самом деле — поезжай утречком…

С а н д у. И что мне маме с ваших слов передать?

К э л и н. А чего ей передавать! Она хорошая хозяйка, сама знает, что к чему. Скажи только, пусть ведер новых накупит — я страсть как люблю пить воду из нового цинкового ведра. Калачей румяных пусть напечет, и пусть нашьет как можно больше полотенец — у нее, помнится, было много льняного полотна, а уж из льняного полотна какие полотенца — одно загляденье…

С а н д у. Зачем так много полотенец?

К э л и н. А я, знаешь, после долгой и трудной осени люблю войти в дом так, чтобы всюду висели новые полотенца, а на столе стояла бы гора свежих, румяных калачей…

Кабинет в Доме правительства. Просторный зал, два стола — один рабочий, другой для совещаний. Г р у я  стоит у огромного окна в той же неподвижности, в которой мы его оставили в предыдущей картине.

Большая приемная, в которой хозяйничает энергичная  с е к р е т а р ш а, девушка в рыжем парике. Человек десять ждут приема, а телефоны разрываются. Секретарша едва успевает отвечать на звонки.

Д е в у ш к а  в  р ы ж е м  п а р и к е. Слушаю вас… Нет, прием еще не начался, народу многовато… Да человек десять-пятнадцать… Что?.. Положите трубку, гражданка, и не беспокойте нас больше… Слушаю… Нет. Он у себя, но просил не беспокоить… Обязательно передам… Спасибо… Взаимно… О, опять эта женщина! Да что вы, в самом деле, с ума посходили? (Идет в кабинет.) Михал Ильич, какая-то психичка домогается вас все утро. Я уже собиралась позвонить в приемную, пусть свяжутся с узлом связи и выяснят, кто это нас беспокоит все время.

Г р у я (тихо, не отходя от окна). Если позвонит еще раз, соедините.

Д е в у ш к а  в  р ы ж е м  п а р и к е. Вы себя плохо чувствуете? Может, вызвать врача?

Г р у я. Нет, не нужно. У меня аритмия, с самого утра сердце никак не настрою. Соедините, если женщина опять позвонит.

Д е в у ш к а  в  р ы ж е м  п а р и к е. Хорошо. Должна, однако, вас предупредить, что она жуткая хамка. Она даже по имени-отчеству не хочет вас называть, а просто вопит в трубку: «Михай! Михай!»

Г р у я. Все равно соедините.

Д е в у ш к а  в  р ы ж е м  п а р и к е. И даже если она позвонит во время приема?

Г р у я. Даже тогда.

Д е в у ш к а  в  р ы ж е м