На огненной черте - Константин Михайлович Симонов

тебя, дурака, за пять лет в университете обтесать, так ты тоже будешь интеллигенция, вот и вся разница. А если не обтесать, так не будешь. Старика обижать никому не позволю! Ишь ты: «по-простецки», «по-нашему»… А он что же, не наш, что ли? Ты еще под столом ползал, когда он за то, что немцев бил, награды имел. Зачем пришел?

К о з л о в с к и й. За патронами. Да мало дал. Вот.

С а ф о н о в. И смотреть не хочу. Раз мой начальник штаба тебе столько дал — значит, столько мог. Ты мне тут этого не заводи: сначала к одному, потом к другому. Иди.

Козловский выходит. За дверью шум.

Г о л о с  Г л о б ы. Да что ты меня не пускаешь? Вот тоже!

Входит  Г л о б а  в штатском. За ним  к р а с н о а р м е е ц  с винтовкой.

К р а с н о а р м е е ц. Товарищ капитан, к вам. Разрешите пустить?

С а ф о н о в. Ну конечно, пускай, ведь это же Глоба!

Г л о б а. Он самый.

С а ф о н о в. Ой, Глоба, да ты ли это?

Г л о б а. Я.

С а ф о н о в. Живой?

Г л о б а. Живой.

С а ф о н о в. А может, не ты? Может, дух твой?

Г л о б а. Ну, какой же там дух! На пять пудов разве дух бывает? И потом, я же фельдшер, а медицина духов не признает.

С а ф о н о в. Это верно. Убедил. Ну, садись. (Кричит.) Шура! Покушать дай. И воды там из бидончика стакан налей. Глоба пришел, ему порция причитается.

Ш у р а (показываясь в дверях, смотрит на Глобу). Здравствуйте.

Г л о б а. Здравствуй, Шура.

С а ф о н о в. Ну, что же ты, радуйся — живой пришел!

Г л о б а (махнув рукой). Они на меня не радуются. Они меня считают за нехорошего человека. Я им откровенностью своей не нравлюсь.

С а ф о н о в. Это кому же им-то?

Г л о б а. Вот Шуре хотя бы и вообще всем им, женщинам, сословию ихнему всему.

С а ф о н о в. Был?

Г л о б а. Да.

С а ф о н о в. Что же слышно?

Г л о б а. Слышно то, что наши наступать собираются.

С а ф о н о в. Да? Может, и нас отобьют, Глоба, а?

Г л о б а. Может быть.

С а ф о н о в (закрыв руками глаза). Эх, Глоба. Иногда так захочется и чтобы сам живой был, и чтобы другие, которые… тут кругом, чтобы все живые были. Так, говоришь, наступать будут?

Г л о б а. Возможно. Я у генерала был.

С а ф о н о в. Как ты доложил?

Г л о б а. Как приказано, чтобы выручали, сказал, но что если против плана это идет, то мы выручки не просим, сказал. Ну, и что все-таки жить нам, конечно, хочется — это тоже сказал.

С а ф о н о в. И это сказал?

Г л о б а. И это сказал. Да они сами, в общем, представляют себе это чувство.

С а ф о н о в. Что приказывают нам?

Г л о б а. Конечно, пакет с сургучом я нести не мог. Поскольку я шел как бегущий от красных бывший кулак, то мне, конечно, пакет с сургучом был ни к чему при разговоре с немцами. Но устный приказ дан такой: «Держись, держись и держись!» А что и как — это пришлю, говорит, на самолете известие.

С а ф о н о в. А тебе больше ничего?

Г л о б а. Ничего. Я думаю, Иван Никитич, как и что — это еще там, где выше, решают. Этот генерал нам с тобой мозги путать не хотел. Говорит: «Держись!» — и все.

С а ф о н о в. Тяжело добираться?

Г л о б а. Да ведь я такой человек — где как: где — смелостью, где — скромностью, а где просто на честное слово. Меня и то генерал отпускать не хотел, говорит: «Сиди тут, Глоба». А я говорю: «Характер мне не позволяет. Там, говорю, ребята будут страдать, ожидая известия вашего». Он говорит: «Я скоро пришлю». А я говорю: «Так то же на самолете, а я на своих двоих, это быстрее». Что тут слышно, Иван Никитич?

С а ф о н о в. Ну, что ж, как ты ушел, в ту ночь Крохалев от ран помер. Петров тоже. Сегодня утром Ильина убили. Так что я теперь и за командира и за комиссара. В общем, много кого уже нету. Ну ладно, это лишнее.

К р а с н о а р м е е ц (открывает дверь). Товарищ капитан, к вам тут гражданский один.

С а ф о н о в. Ну давай. (Глобе.) Я же начальник гарнизона, у меня тут все дела. Давай гражданского.

Входит  с т а р и к.

С т а р и к. Просьба к вам, товарищ начальник.

С а ф о н о в. Просьба? (Морщится.) Эх, мне просьбы эти…

С т а р и к. И не за себя только, а еще за двух человек.

С а ф о н о в. Чего же вы от меня хотите? Нет у меня ничего, так что и просить у меня — это лишнее. Если насчет еды, то, сколько могу, даю. Всем поровну — как мне, так и вам.

С т а р и к. Нет, нам не то.

С а ф о н о в. Если насчет воды, то опять же — вода как мне, так и вам. Старый человек, уважаю тебя, но стакан на душу — это уж всем.

С т а р и к. Нам не воды.

С а ф о н о в. А чего же вам?

С т а р и к. Нам бы трехлинеечки.

С а ф о н о в. Это зачем же вам трехлинеечки?

С т а р и к. Известно зачем.

С а ф о н о в. Ты, значит, папаша, это за троих просишь? Это, значит, в твоих годах все? Приятели, что ли?

С т а р и к. Приятели.

С а ф о н о в (Глобе). Видал? (Старику.) А вы что, в армии были, что ли, папаша?

С т а р и к. Все были, кто в германскую, кто в японскую. Я вот в японскую был. Мне в ту германскую уже года вышли. Ну, а в эту вроде как опять обратно пришли. Так как же насчет трехлинеечек?

С а ф о н о в (вставая и подходя к нему). Ты понимаешь, папаша, что значит, если ты, чтобы человек плакал, сделать можешь? Я огонь, воду и медные трубы прошел. Я в шоферах десять лет был. Это дело такое — тут плакать нельзя. А ты меня в слезу вогнал. Дам я тебе, папаша, трехлинеечки. Только ты приходи вечером, когда у меня тут начальник штаба будет, тоже с японской войны, вроде тебя. Вы с ним сговоритесь, по-стариковски.

Старик выходит.

Да, значит, такое дело. Неизвестно еще, что и как, куда наши ударят. Ну что же, придется тогда, что надумали, делать. (Подходит к Глобе, закрывает дверь, тихо.) А надумали мы с теми, кто на немецкой части города сидит, мостик через лиман у немцев в тылу рвануть. Не миновать мне завтра ночью Валю опять туда посылать.

Г л о б а. Жалко?

С а ф о н о в. Мне всех жалко.

Г л о б а. Да… А я на это дело просто смотрю. Смерть перед глазами. Счастье жизни нужно человеку? Нужно. Ты его видишь? Ну и возьми его. Пока жив. Она девушка добрая. Вот глядишь и вышло бы все хорошо.

С а ф о н о в. Ни к чему говоришь. Боюсь я за нее, вот и все.

Г л о б а. А за себя не боишься?

С а ф о н о в. За себя? Конечно. Но только мы с тобой, Глоба, другое дело. Мы ж начальство. Мы себе не можем позволить бояться. Потому что если я себе раз позволю, то и другие позволят. А потом я уже не