Эмиль Верхарн: Стихотворения, Зори. Морис Метерлинк: Пьесы - Морис Метерлинк

Борьба, опасности, что требуют усилья,

Влекут меня… Хочу лететь в зенит,

И не могу себе подрезать крылья,

И неподвижность мертвых мне претит.

Люблю я наших дней глухое беспокойство,

Волнующее веянье идей,

Труды и подвиги, стремления, геройство

Бесстрашных тех людей,

Что пролагают путь, дерзая и творя,

Хотя еще не занялась заря.

В чем радость? Воспарять душою окрыленной

В великие часы, когда гремит прибой

Проклятий и угроз, когда самим собой

Становишься, забыв о вере обыденной.

В чем радость? Отогнать весь рой сомнений прочь.

И в бой не опоздать, и страх свой превозмочь,

Быть храбрым, и любить стремительность порыва,

И молодости слать привет вольнолюбивый.

В чем радость? Подарить властительный свой стих

Народу: он поймет всю горечь строф твоих,

Всю пылкость их поймет и, может быть, прославит.

В чем радость? Смысл вложить в ту цепь страстей людских,

Которая так душит нас и давит,

Затем соединить могучей цепью той

Век нынешний и век грядущий золотой.

В чем радость? Отступать лишь для того в борьбе,

Чтоб силы накопить для схватки новой,

И, зная, что потомкам, не тебе

Достанется венок лавровый

И что не вовремя отважный подвиг твой, —

Все ж ратоборствовать с рутиной и с судьбой,

Грядущего во всем провидеть очертанья.

И, пронеся сквозь страх, отчаянье и тьму,

Хранить, наперекор всему,

Огонь заветный упованья,

И чувствовать в закатный час,

Что у тебя в душе светильник не погас,

И в ней трепещут вновь молитвы,

И новой веры в ней рождается порыв,

Все чаянья веков в закон объединив,

Чтоб мир и человек вздохнули после битвы.

Корабль

Перевод Вс. Рождественского

Мы мирно курс ведем под звездными огнями,

И месяц срезанный плывет над кораблем.

Нагроможденье рей с крутыми парусами

Так четко в зеркале отражено морском!

Ночь вдохновенная, спокойно холодея,

Горит среди пространств, отражена в волне,

И тихо кружится созвездие Персея

С Большой Медведицей в холодной вышине.

А снасти четкие, от фока до бизани,

От носа до кормы, где светит огонек,

Доныне бывшие сплетеньем строгой ткани,

Вдруг превращаются в запутанный клубок.

Но каждый их порыв передается дрожью

Громаде корабля, стремящейся вперед;

Упругая волна, ложась к его подножью,

В широкие моря все паруса несет.

Ночь в чистоте своей еще просторней стала,

Далекий след кормы, змеясь, бежит во тьму,

И слышит человек, стоящий у штурвала,

Как весь корабль, дрожа, покорствует ему.

Он сам качается над смертью и над бездной,

Он дружит с прихотью и ветра и светил;

Их подчинив давно своей руке железной,

Он словно и простор и вечность покорил.

Вся Фландрия

{38}

Шаги

Перевод А. Блока

В зимний вечер, когда запирались

С пронзительным визгом ставни

И зажигались

В низенькой кухне лампы,

Тогда звенели шаги, звенели шаги,

Вдоль стены, на темной панели — шаги, шаги.

Уже дети в постелях закутались,

Их игры спутались;

И деревня сгустила тени крыш

Под колокольней;

Колокол бросил в мир дольний из ниши

Часы — один — и один — и два.

И страхи, страхи без числа;

Сердца стуки — вечерние звуки.

Воля моя покидала меня:

К ставне прильнув, я слушал томительно,

Как те же шаги, все те же шаги

Уходят вдаль повелительно,

Во мглу и печаль, где не видно ни зги.

Я различал шаги старушки,

Фонарщиков, дельцов

И мелкие шажки калечной побирушки

С корзиной мертвых барсуков;

Разносчика газет и продавщицы,

И Питер-Хоста, шедшего с отцом,

Воздвигшего вблизи распятья дом,

Где золотой орел блестит на легком шпице.

Я знал их все: одним звучала в лад клюка

Часовщика; другим — костыль убогий

Монашенки, в молитвах слишком строгой;

Шаги пономаря, что пьет исподтишка, —

Я различал их все, но остальные чьи же?

Они звенели, шли — бог весть, откуда шли?

Однообразные, как «Отче наш», они звучали ближе,

Или пугливые — то сумасшедшие брели вдали, —

Иль тяжкие шаги, — казалось,

Томленьем всех времен и всех пространств обременялась

Подошва башмака.

И был их стук печален и угрюм

Под праздник Всех Святых, когда протяжен шум, —

То ветер в мертвый рог трубит издалека.

Из Франции влачили ноги,

Встречались на большой дороге, —

Когда сошлись, куда опять ушли?

И, углубясь опять, бредут в тени бессменной

В тот мертвый час, когда тревожные шмели

По четырем углам вселенной

Звенели, как шаги.

О, дум их, их забот бесцельные круги!

О, сколько их прошло, мной всё не позабытых!

Кто перескажет мне язык их странствий скрытых,

Когда я их стерег, зимой, исподтишка,

Когда их шарканий ждала моя тоска,

За ставней запертой, на дне деревни старой? —

Раз вечером, в телеге парой,

Железо, громыхая, провезли

И у реки извозчика убитого нашли;

Он рыжий парень был, из Фландрии брел к дому.

Убийцу не нашли с тех пор,

Но я… о! чувство мне знакомо,

Когда вдоль стен моих царапался топор.

А вот еще: свой труд дневной кончая,

Наш пекарь, весь в муке, ларек свой запирал

И даму странную однажды увидал, —

Колдунья здесь она, а там — святая, —

Соломой золотой одета, за углом

Исчезла — и вошла на кладбище потом;

А я,