История одной болезни - Ольга Викторовна Коротина

счастливой. Никогда. Я никогда, до конца своих дней не смогу быть счастливой, понимаете?

Даже если весь мир меня будет поддерживать и говорить мне, что так надо поступить ради спасения своей жизни, я навсегда осталась там… Я предпочла секс, жизнь, радость. Я предпочла труса, своего мужа, а не уродливого и безнадёжно больного сына… И мне не выбраться… Я предпочла секс! СЕКС!

Можно я пойду… (Истеричная интонация.) Ах-ах-ах-ахааааа… Соринка со слезой… Видимо, не соринка… А брёвна, водопада слёз не хватит, чтобы они вышли… (Пауза. Анита отчётливо выговаривает каждое слово, как будто боится эмоционально присоединится к событию.) В тот день муж обещал мне привезти нашего мальчика… из интерната… на пляж… чтобы я смогла побыть с ним на солнце и поплавать с помощью круга… Но я сразу поняла, что этого не будет… И когда я спросила, могу ли я сама привезти его на пляж и забрать его из психоневрологического интерната на время, если он сам не готов это сделать, муж мне ответил со злобой: «Зачем ты таскаешь за собой этот круг, твоему уроду он не понадобится… Я запретил персоналу его показывать тебе… Его не привезут, можешь не ждать…»

Он сказал о сыне — урод. И мне вдруг стало это не просто больно. Стало смертельно больно.

…Но ведь это правда! Я не хочу посвящать свою жизнь временно живому бесполезному существу… Это правдааа… Нет у меня никакого чувства вины, — засмеялась она, — нет! Я была благодарна за эти слова, это освобождало меня от самостоятельного принятия решения сдать сына в ПНИ. Я не хочу до сих пор и тогда, я не готова быть приговорённой к такой жизни с калекой… Я просто хочу жить как раньше… как раньше… в любви!

Анита говорила спокойно, уверенно, как будто читала главу из детской книжки тяжелобольному ребёнку, зная, что он не услышит и не поймёт ни одного слова. Но она проговаривала очень важные слова для самой себя, которые помогали ей выжить и оправдаться, она не осуждала себя, наоборот, чувствовала себя жертвой несправедливого мира…

И, как я хотел, она больше не спросила, откуда я узнал всю эту историю.

Я мысленно внушал ей это. Я сделал всё по своему сценарию, я бросил зёрна,

которые взойдут. Немного времени… Трансовые состояния меняют сознание, а механизмы психики играют те роли, которые я им задаю…

АНИТА: Я пойду к себе в палату, я хочу спать.

Как хорошо, что вы всё знаете. (Вызывающе.) Как же я давно хотела это высказать! А то ломали бы себе голову… что со мной… а так… Я решила за вас много проблем с ходом лечения… Я в порядке, я хочу уйти из клиники.

Я оставлю вам этот рисунок… Мне он не нужен, — сказала она, прикусив опять нижнюю губу так, что выступили капельки крови.

МАРК: Анита, до завтра. Обсудим всё завтра.

Напиши в задании все те чувства, которые ты испытала сегодня. Я был вновь погружён в воображение, я видел… Ребёнок был лишь с лицевым уродством… Психика была сохранна… Я видел… я знал… я видел… Он улыбался мне…

Он БЫЛ!

АНИТА: До завтра. Мне есть о чём поразмышлять…

Я в порядке. Я в полном порядке.

И с чувствами тоже — порядок.

Анита ушла, я остался в кабинете ждать следующую пациентку, которая зачитает мне своё выполненное задание.

И мы тоже пойдём с ней вместе по душевным тропам.

Я взял рисунок, посмотрел на этого мальчика и произнёс вслух: «Тебя не надо. А ты есть. Будь. Будь. Будь…»

…В начале было слово…

А пока кофе и вновь хорошо темперированный клавир. (НАЧИНАЕТ ЗВУЧАТЬ МУЗЫКА ХТК.)

У меня есть полчаса.

Катарсис у пациентов — вот, что манит меня…

Ах, как они по-разному приходят к истине… Как по-разному меняют свои мысли,

убеждения, установки…

Надо только найти этот набор цифр, телефонного номера, который дойдёт до абонента…

Надо найти дизайн жизни для каждого человека.

Его дизайн. Дизайн его судьбы и поступков.

Внезапно тревога охватила меня, я понимал, что в этом сеансе с Анитой было что-то необъяснимое… Вдруг за спиной я как бы почувствовал, именно почувствовал, а не услышал, чьё-то тяжёлое дыхание… Я опять пересёк эту таинственную границу воображения…

Воздух стал тёмным, как будто закрыли окно светоотражающими шторами, мне стало тревожно и тесно, опять Клара? При чём здесь Клара?

Дыхание учащалось… Волнение моё достигло своего пика… Я стал дышать синхронно с чьим-то дыханием за спиной… Как синхронное плавание: вдох-выдох-вдох-выдох… Глубокий выдох… В глубь, в глубь воды… Держу дыхание…

Детский голос, лет 5. Марк

— Мама, ты уходишь?

— Конечно, ухожу, от такого сына, с червоточиной…

— А что такое червоточина, мама?

— Что это такое? Это когда мальчик подпорченный, некачественный, хахахахахахаааа, как ты… и как твой мерзкий родитель… Личинка ты червяка…

— Мама… Мама… Не уходи, там гром и страшные лучи до земли, и мне страшно… Мне страшно… Спрячь меня, мама…

— Тихо-рот! Иди рисуй или спи… не ползай под ногами… хммм… правда… как червяк… Твоя мама — не только твоя мама, она ещё и красавица, которая хочет, чтобы её любили мужчины, а не только ты, противная скользкая личинка… А твой папочка ушёл от меня… А тебя бросил, как вшивого щенка, за дверь… Надо тебе сдать в интернат… Ааахххаааа…Ты понял? Ты должен это понимать и всегда защищать свою маму, запомни это, если она что-то делает, даже если тебе это не нравится, понял? Ты мне должен… всю свою жизнь, и не смей мешать мне жить, как девчонка скулишь! А то отвезу тебя… в интернат.

Дверь хлопнула, уходящие шаги и громкий крик мальчика «Мамаааааааааааааааа…» Этот мальчик — Марк.

Тут же начал звучать мягкий голос Клары на приёме у Марка.

— Я тоже боюсь, как и мой сын, когда начинается гроза. Именно когда начинается. Я уверена, что стихия неуправляема и она может испугать моего сына, которого я люблю больше жизни… И ещё