Священные чудовища. Ужасные родители - Жан Кокто

место в «Жур», и он добился этого. Он хотел стать богатым, и он стал. Он хотел жениться на этой все еще молодой вдове, чей яркий свет, потушенный мирской средой, помог бы его работе и засиял в интеллектуальном мире.

Пескель-Дюпор верил в интеллектуальный мир. Он вышел из эпохи салонов. Он желал устроить салон. Ему не было известно, что в таких местах собираются только комедианты и марионетки, а настоящие создатели искусства остаются в тени. Он грезил о столе с цветами и хрусталем, о самых элегантных женщинах, самых знаменитых мужчинах вокруг. И о Клеманс в центре этого всего, лицом к лицу с ним.

Княгиня на его мольбы отвечала:

– Мой дорогой директор, послушайте! Давайте подождем! Я солгу, если скажу вам, что люблю вас. Впрочем, ни вас и никого другого. Но из всех вы, конечно, нравитесь мне больше других.

Она была искренна. И не испытывала к нему неприязни. Пескель-Дюпору было пятьдесят три года, у него были седые волосы.

Он считал себя выдающимся. И был таковым в мире силы. Но он был лишен духа глубинного изящества, столь редкого в высших кругах, поскольку лишь мешал делать карьеру.

Подлинно глубокий человек погружается, а не поднимается. Через много лет после его смерти обнаруживают его погребенное наследие – целое или частями, по кускам. В то время как великие посредственные интеллектуалы, состоящие из остроумия и иронии, беспрепятственно достигают узкого карниза власти.

Именно наивность этого амбициозного человека нравилась Клеманс. Ведь если она и не была глубоким мыслителем, то, по крайней мере, обладала, подобно некоторым насекомым, хоботком, который она направляла без всякой системы, но глубоко в суть вещи.

И вот эта безумная женщина вынесла вердикт, подобно Тиресию.

Пескель-Дюпор, сам того не понимая, отметил это ее свойство и находил чрезвычайно для себя удобным следовать ее советам. Но в чем он оказался прав, что его зоркий взгляд сумел охватить – это то, что очень умные женщины обладают обычно мужским умом, лишающим их индивидуальности и душевного равновесия, в то время как княгиня оставалась типичной женщиной и пользовалась преимуществами лишь своего пола.

Он видел ее открытой и бесхитростной, как Еву, съевшую понравившееся ей яблоко и довольно покидающую рай.

Пескель-Дюпор знал, что нравственность принцессы не вызывает сомнений. Однако это не мешало ему ревновать.

Отношения Керубино и графини, Жан-Жака и мадам де Варанс, Фабриция и Сенсеверины портили отношения Клеманс и Гийома. Он был уверен, что Гийом влюблен в свою покровительницу и что покровительница этим польщена.

Здесь глаз его обманывал. Разбуженный мадам де Борм, ею выведенный из детства, Гийом перенес свои чувства на Генриетту. Княгиня его изумляла. В Генриетте он находил ее же, но на одном уровне с собой.

Время от времени этот утонченный актер спускался в тень зрительного зала, чтобы сесть рядом с Генриеттой и поаплодировать ее матери. Таким образом, Генриетта была еще похожа на тех жен, которые после спектакля получают от своих мужей знаки внимания, предназначенные прима-балеринам.

Гийом приукрашивал эту девочку чарами княгини, а так как она была прелестна, это было нетрудно.

Княгиня де Борм приводила в порядок свою квартиру, заброшенную по случаю войны. Она не ограничивала себя в этом удовольствии. Хозяйка дома потеснила героиню. Она больше не ездила с конвоем, ограничиваясь тем, что посылала свой автомобиль. Она красила, скребла, лакировала и покупала. Почти ежедневно Гийом обедал на авеню Монтень, если только не был в разъездах.

Поездки становились все более затруднительными. Военная служба становилась все более организованной, а во Франции ничто не кажется более подозрительным, чем не быть внесенным в какой-либо реестр.

Нескольким офицерам, считавшимся погибшими, оказывали в военном ведомстве очень грубый прием. Они больше не числились в списках.

Этот призрачный конвой раздражал, но раз был добровольным, его не упраздняли – только вставляли палки в колеса. Гийом продолжал устранять все препятствия. Госпиталь цеплялся за него, как за спасательный круг.

В связи с этим напряженно следили за фазами медленной агонии генерала д’Анкура. Со страхом ждали исхода, который мог вернуть к работе псевдосекретаря.

В шесть вечера ждали Гийома. Военное ведомство доверило ему пароль для конвоя.

Гийом пил пунш за пуншем с велосипедистами из Дома Инвалидов. Он был пьян. Он во все горло распевал слово, которое Франция прятала за свой корсаж, готовая скорее умереть, чем выдать его. Слово – пароль.

Один старый санитар-волонтер, граф д’Оронж, возмутившись, схватил Гийома за шиворот и встряхнул. Гийом сопротивлялся и называл старика дураком. На дворе собралась толпа, но проучить генеральского племянника никто не решался.

Наконец, бледный от гнева граф д’Оронж повалил Гийома на землю. Гийом встал, пригрозил Верну и ушел, крича, что они еще о нем услышат.

Стали успокаивать графа, который повторял как заведенный: «Мальчишка, мальчишка». В суматохе все забыли злосчастное слово, а без него конвой не мог двинуться в путь.

После восьми часов вечера доктор протелефонировал княгине. Она ждала Гийома к обеду, но его не было.

Этот телефонный звонок растревожил княгиню и Генриетту. Они думали, что Гийом на улице Жакоб, а теперь воображали, что он попал под автомобиль.

В девять они позвонили Верну. Он ни словом не обмолвился о происшедшем, а сообщил только, что Гийом был и ушел.

Ужинавший у них Пескель-Дюпор не зло подшучивал над женщинами. Потом, оставшись с глазу на глаз с Клеманс, стал ее упрекать, что она из кожи вон лезет ради какого-то школьника. Откуда он взялся? Кто он такой?

– Как! – изумилась она. – Вам же известно имя, которое он носит?

– Кто же, – продолжал директор, – подтвердил вам, что оно его?

Сбитая с толку мадам де Борм впервые осознала, что у нее не было никаких точных сведений о Гийоме. Успех заменил в ее глазах документы, и к тому же ей не хотелось признаваться в промахе.

– Я знаю о нем то, что должна знать, – сказала она. И добавила, тут же превратив охватившее ее беспокойство в средство оправдания: – Как вы думаете, директор, допустила бы я бог знает кого к Генриетте?

В то время как на авеню Монтень происходил этот диалог, пьяный в стельку Гийом совершал один из самых непонятных поступков в своей карьере.

Чуть алкоголь приоткрыл завесу в действительность, он пошел жаловаться тетке.

Бедная набожная женщина ничего не поняла в этих жалобах. Она разобрала только, что его обидели, оскорбили в гражданском госпитале его эполеты и что Гийом умоляет ее приказать, чтобы его уважали.

Она приняла пьяные слезы за слезы стыда, путая к тому же школу стрелков,