На огненной черте - Константин Михайлович Симонов

не любишь?

В а с и н. Точно так, не люблю.

С а ф о н о в (вздыхая). А я вот, есть грех, люблю. Ну это ничего, это пройдет. Ты мне напоминай в случае чего. Будешь?

В а с и н. Так точно, буду.

Сафонов и Васин выходят. Шура, бросив машинку, прислушивается. Когда она не стучит, стрельба за окнами слышнее. Входит  П а н и н. По-штатски кланяется Шуре, снимает и кладет мешающую ему фуражку.

П а н и н. Здравствуйте, Шурочка.

Ш у р а. Здравствуйте.

П а н и н. Как поживаете, Шурочка?

Ш у р а. Хорошо. (Возвращает ему тетрадку.) Я прочла, товарищ Панин. Мы позавчера вечером сидели с Валечкой и плакали. Это вы сами написали?

П а н и н. Нет, я стихов не пишу. Это мой товарищ написал. Мы с ним вместе на Западном фронте были.

Ш у р а. А где он сейчас, здесь?

П а н и н. Нет, его убили.

Ш у р а. Неправда.

П а н и н. Я тоже, Шурочка, сначала думал — неправда, а потом оказалось — правда.

Ш у р а. Мы позавчера ночью сидели. Печку зажгли. Капитан на полчаса спать лег, а мы с Валечкой все читали и плакали. А потом Валечка собралась — и туда, в разведку пошла. А капитан открыл глаза и меня спрашивает: «Вы чего тут с ней читали?» И я ему опять прочла все. А он грустный лежал. «Хорошо», — говорит. Расстроился даже.

П а н и н. Капитан?

Ш у р а. Ну да, капитан. А чего вы удивляетесь?

П а н и н (пожимая плечами). Так…

Ш у р а. Он еще оттого расстроился…

С а ф о н о в  входит.

С а ф о н о в. А, писатель! Здорово.

П а н и н. Привет.

С а ф о н о в. Шура! Выдь-ка на минуту.

Шура выходит.

Тут у нас теперь, писатель, дело такое. Сил нету больше. Мало сил. Ты себя к этой мысли приучил, что помирать, может, тут придется, вот в этом городе, а не дома? Сегодня-завтра, а не через двадцать лет. Приучил?

П а н и н. Приучил.

С а ф о н о в. Это хорошо. Жена у тебя где?

П а н и н. Не знаю. Наверно, где-нибудь в Сибири.

С а ф о н о в. Да. Она в Сибири, а ты вот тут. «В полдневный жар в долине Дагестана и снилось ей…» В общем, ей и не снилось, какой у нас тут с тобой переплет выйдет. Положение такое, что мне теперь писателей тут не надо. Так что твоя старая профессия отпадает. (Пауза.) Член партии?

П а н и н. Кандидат.

С а ф о н о в. Ну, все равно. Петров ночью умер сегодня. Будешь начальником особого отдела у меня.

П а н и н. Да… но…

С а ф о н о в. «Да» — это правильно, а «но» — это уже излишнее. Мне, кроме тебя, некого. А ты человек с образованием, тебе легче незнакомым делом заниматься. Но чтоб никакой этой мягкости. Ты забудь, что ты писатель.

П а н и н. Я не писатель. Я журналист.

С а ф о н о в. Ну журналист — все равно забудь.

П а н и н. Я уже забыл.

Открывается дверь, и входит  В а л я. Она вся мокрая, в накинутой на плечи шинели.

В а л я. Товарищ капитан…

С а ф о н о в. Будь ты неладная. (Бросается к ней, неловко целует в щеку, отпускает.) Что же ты людей с ума сводишь, а?

В а л я. Я все сделала, товарищ капитан.

С а ф о н о в. Ну и хорошо. Но ты что думаешь, нам только это и важно? А что ты есть — живая или мертвая, — нам это тоже важно, может быть. В кого из пулемета стреляли? В тебя?

В а л я. Ага.

С а ф о н о в. Да ты же обмерзла вся. Шура! (Кричит.) Шура!

В а л я. Товарищ капитан, разрешите доложить…

С а ф о н о в. Никаких доложить. Сушись иди.

В а л я. Никуда я не пойду, прежде чем не доложу. Понятно?

С а ф о н о в. Говорю тебе, иди сушись, потом… (Останавливается под ее взглядом.)

В а л я. Понятно?

С а ф о н о в. Понятно, понятно. Ну давай скорей. (Слушает ее нетерпеливо, стоя у стола и постукивая пальцами.) Была?

В а л я. Была.

С а ф о н о в. Передала?

В а л я. Передала.

С а ф о н о в. Пакет где?

В а л я. Вот.

С а ф о н о в. Иди сушись.

В а л я. Нет, еще не все.

С а ф о н о в. Ну?

В а л я. Морозов велел передать, что завтра ночью переправлять людей будет, чтобы не стреляли.

С а ф о н о в. Все? Сушиться иди.

В а л я. Нет, не все.

С а ф о н о в. Ты же зубами стучишь, дура. Сушись, говорю.

В а л я. Он велел передать, что в два часа ровно.

С а ф о н о в. Все?

В а л я. Все.

Входит  Ш у р а.

С а ф о н о в (Шуре). Ну иди, грей ее там. Я же не могу. Дай ей чего-нибудь. В крайнем случае мой полушубок, штаны дай. Ясно?

Ш у р а. Ясно, товарищ капитан.

Шура и Валя выходят в другую комнату.

С а ф о н о в. Проклятая девка.

П а н и н. Почему проклятая?

С а ф о н о в. Упорная.

П а н и н. Это хорошо.

С а ф о н о в. А я разве говорю, что плохо? Я любя говорю проклятая.

П а н и н. Любя?

С а ф о н о в (услышал неожиданную интонацию этого слова). Ну да, сочувствуя. Что же я, человека на смерть пустил, так я за него уже и волноваться не могу? А если его нет два дня?..

П а н и н. Кого его?

С а ф о н о в. Ну ее. Что ты ко мне, писатель, привязался?

П а н и н. Опять писатель?

С а ф о н о в (улыбнувшись). Прости, пожалуйста, товарищ начальник особого.

В комнату входит  В а с и н. Он в сапогах и в кителе старого образца с кожаными пуговицами. На плечах у него шинель.

В а с и н. Товарищ капитан, портупея у вас есть?

С а ф о н о в. Что? Есть, есть портупея, найдем. (Подходит к Васину, берет его за пуговицу, радостно.) Ага, помню. Это в тысяча девятьсот двадцать пятом году такие в армии носили; помнишь, Панин? С такими пуговицами. Да?

В а с и н. Совершенно верно.

С а ф о н о в. Хорошие пуговицы.

Из другой комнаты выходят  Ш у р а  и  В а л я. Валя в галифе капитана, в сапогах, закутанная в полушубок, крепко прижимает его руками к груди.

В а л я. Ох, как тепло, Шурка, в капитанском полушубке. Прямо мехом к телу… Хорошо. (Заметив Сафонова.) Спасибо, товарищ капитан. (Пауза.)

Входит  И л ь и н.

И л ь и н. Капитан, к аппарату.

С а ф о н о в. Пойдем, Александр Васильевич; пойдем, начальник особого.

Сафонов, Ильин, Васин и Панин уходят.

В а л я. А я их и не заметила. Ну, ничего. Он и правда, знаешь, какой теплый. А я замерзла… вода, знаешь, даже льдинки в ней. Еле доплыла.

Ш у р а. А он тут переживал.

В а л я. Кто это он?

Ш у р а. Капитан.

В а л я. Это почему же?

Ш у р а. Не знаю. Может, ты знаешь?

В а л я. Нет. (Пауза.) Все ты врешь, Шурка.

Ш у р а. Ей-богу.

В а л я. Ой, холодно. (Поеживается.) Вот даже в полушубке, а все-таки холодно. А знаешь, Шура, я думаю, наверно, мне скоро опять идти.

Ш у р а. Да ну?

В а л я. Наверно.

Ш у р а. Неужели капитан тебя опять пошлет? Я просилась, а он не велит. Почему?

В а л я. Потому что я здешняя. А ты нездешняя.

Ш у р а. Опять тебя. А сам переживает. (Пауза.) Я на него иногда гляжу, а у него глаза озорные, даже страшно. Он, наверно, до войны озорник был. Беда для баб.

В а л я. Он некрасивый.

Ш у р а. Это ничего, что некрасивый. А все равно, озорник был, я знаю. А сейчас притих. Он что тебе, не нравится?

В а л я.