Пьесы - Валентин Михайлович Крымко

прекратить это!

Дети, вздрогнув, поднимают руки и закладывают их за головы.

(Отпрянув.) Что такое? Что с ними?

Входит  Д а р ь я  В л а с ь е в н а.

Н и к о д и м о в а. Не надо так, дети. (Инспектору.) Я же вам говорила. Не ваша и не моя вина в том, что они такие.

Д а р ь я (подходит к детям, снимает их ладони с голов). Да ладно, чего там! (Инспектору.) Детей не трогай! Если ей не отдадут, возьму я… (Никодимовой.) Не волнуйся, Антонина Васильевна, разберемся: мы тут — в своем доме.

И н с п е к т о р. Это —особое дело. И решать будем особо. А пока…

Д а р ь я. А пока, гражданин хороший, власть не позорь — ступай на волю. Пришел, понимаешь, страху нагнал, ребятишек малых переполошил — к чему все это? Ступай-ка!

И н с п е к т о р (хватаясь за авторучку). Ваша фамилия?

Д а р ь я. Ничего, и фамилию не спрячем! Моя фамилия от Москвы до Берлина в трех кладах зарыта — пиши: Кладницкая, Дарья Власьевна. Мне терять с тобой нечего. А искать тоже не стану. Так что — чеши! Вальсом!.. Тебя подтолкнуть или ты сам?

И н с п е к т о р (уходя). Торговка…

Дарья. Может, и торговка — тоже дело нужное. Меня не ошельмуешь. Я тебе, дорогой представитель, в случае чего таких насую — век не отплюешься! (Провожает Инспектора и захлопывает за ним дверь.) Ну, чего сопли развесили? Марш по койкам, малышня!.. Стой! Меня сегодня сахарком отоварили. А мне к чему? Зубы только крошить… (Дает детям сахар.) Ну-ка, по кусочку в кулачок — и на бочок! Хлоп — и в спячку!

Дети выходят.

Да, брат, тут такие дела —без водки не размыкаешь…

Н и к о д и м о в а. Мне кажется, вы стали много пить, Дарья Власьевна.

Д а р ь я. Глазастая — углядела. Я в твои дела не суюсь — вот что! (После паузы.) Сердце горит, соседка. На чужих детей глядеть — и то прожигает, а тут своих трех. (Проверяет детей.)

Никодимова сидит неподвижно.

Напугал, паразит… Жаль, не добралась я, чего он инспектор-то! Ну, видать, еще попадется… А ты, докторша, скрытная — нехорошо. Конешное дело, нарываться негоже. Время такое приспело: всех проверяют. Так что если пятнышко какое на совести — беда. А коли чисто — держи хвост пистолетом… А за детишек не бойся: надо будет — на себя запишу, потом перепишем… Все пройдет! Народ переполошился: нервы уж больно долго в кулаке держали… (Прислушивается.) Слышь, счетчик как жужжит? Это — манежниковский! Ну, как тут покой держать? (Быстро выходит и стучит в дверь Манежникова.) Эй, гражданин ученый! Лимита на тебе нет? Днем с фонарем сидит, князь какой! А ну, вырубай к чертовой матери!

Н и к о д и м о в а. Он же работает.

Д а р ь я. Плитку жгет, свет засветло жгет! Это теперь считать работой? Кончай, говорю! Никодимова уходит.

И г о р ь (входя). Что за шум, тетя Даша?

Д а р ь я (бегая по квартире). А и драка будет, если так пойдет. Электричество жечь не позволю — чем его достают, знаешь? Последнее предупреждение!.. (Прислушивается.) А, выключил! Забоялся! То-то… (Уходит к себе.)

Все стихает. На кухне один Игорь. Появляется  М а н е ж н и к о в.

И г о р ь. Вы ее извините.

М а н е ж н и к о в. Я и не обвиняю.

И г о р ь. Курите?

М а н е ж н и к о в. Курю. Но здесь не советую.

И г о р ь. Ничего. Со мной — не страшно.

М а н е ж н и к о в. Кто же вы, позвольте узнать?

И г о р ь. Я — Игорь. Живу рядом с вами.

М а н е ж н и к о в. Там живет Катя — я точно знаю!

И г о р ь. Теперь нас двое.

М а н е ж н и к о в. Вы… ее муж?

И г о р ь (смеется). Разве похоже?

М а н е ж н и к о в. А почему бы и нет?

И г о р ь. По всему. Чем я могу быть интересен для такой девушки?

М а н е ж н и к о в. Очень таинственно.

И г о р ь. Нисколько. Я вернулся домой, а здесь — некая Катя. Кажется, хороший человек. Воевала. Зачем же беспокоить?

М а н е ж н и к о в. Она вам нравится?

И г о р ь. Определенно.

М а н е ж н и к о в. Так и должно быть… Гм, забавно…

И г о р ь. Почему — забавно?

М а н е ж н и к о в. Все в основном теперь забавно. Сюжет на сюжете. «И пока Неаполитанский король отлучился куда-то на минутку, на троне уже сидела Арагонская фамилия»!..

И г о р ь (улыбнувшись). А вы — один?

М а н е ж н и к о в. Это мое обычное состояние. Хотя до войны у нас была большая семья. Жили в центре и на Петроградской, даже — в Сестрорецке — была сестра… Теперь — одиножды один.

И г о р ь. Дарья Власьевна называет вас профессором. Вы и вправду ученый?

М а н е ж н и к о в. Да, ученый.

И г о р ь. И над чем корпите? Если не секрет.

М а н е ж н и к о в. Ну, скажем, двигатели. Но в самом деле немножко секрет.

И г о р ь. У меня отец занимался двигателями. Он был главным инженером…

М а н е ж н и к о в. Да? И как его фамилия?

И г о р ь. Логунов, Алексей Павлович.

М а н е ж н и к о в. Так вы… Ай-ай-ай! Так вот вы чей сынок! Логунов! А ведь мы с вашим папашей такое дело до войны затеяли… Я ведь часто бывал у него. На даче.

И г о р ь. Но почему же я не встречался с вами?

М а н е ж н и к о в. Не совпали как-то. А потом перестал бывать…

И г о р ь. Поссорились? Как вам это удалось?!

М а н е ж н и к о в. Избави бог! Ваш отец — удивительный был человек. Помню, все шутил: «Есть во мне что-то патологическое: сто друзей и ни одного врага…» Война нас развела. Знаете, для некоторых конструкторов все это началось раньше двадцать второго июня. И девятого мая не кончилось. Я оказался одним из них.

По коридору идет  К а т я. Пальто внакидку. Направляется к выходу.

Катюша, вы — на улицу? Ведь холодно — так!

К а т я. Нет, я — на черный ход… (Засмеялась.) Почему-то думала, что Игорь не курит! Иду покурить.

И г о р ь. А я был уверен, что не курите вы, — вышел на кухню!

Смеются.

М а н е ж н и к о в. Игорь Алексеевич знает заветное слово от нашей ответсъемщицы. Так что присоединяйтесь.

К а т я. Что ж, теперь все равно… Стараюсь курить незаметно. На гражданке курящая женщина не одобряется. (Вынимает папиросу.)

М а н е ж н и к о в. Вам не о чем беспокоиться. Вам все к лицу.

К а т я. Ну, вы — просто добрый человек, Николай Гаврилович.

М а н е ж н и к о в. Эх, если бы вы могли убедить в этом моих подчиненных.

К а т я. Надо отвыкать. На фронте и спирт приходилось пить — согревались в полевых условиях. Вот же не втянулась! Нет. Надо отвыкать.

М а н е ж н и к о в. У войны — своя нравственность.

И г о р ь. Скольких она изломала…

М а н е ж н и к о в. Но мы оттаем. Вот увидите: мы все еще оттаем от войны.

К а т я. Как верно вы сказали! Мне в самом деле кажется, что война — сплошной холод: мороз или слякоть промозглая. Другого не помню.

М а н е ж н и к о в. А девятое мая?

К а т я. Я ведь его в госпитале встретила, с контузией. За полмесяца до конца войны шарахнуло: он к тому времени фаустпатрон стал применять.

М а н е ж н и к о в. Фаустпатрон и вы — какое дикое и нелепое противостояние…

К а т я. Ну вот, вы даже побледнели. Ничего. Это потому, что не бывали на фронте.

М а н е ж н и к о в. Бывал. Я не воевал, но на фронт выезжал исправно. Хотя говорить об этом при двух фронтовиках неприлично. Приезжать туда и воевать там, конечно, далеко не одно и