Фауст. Страдания юного Вертера - Иоганн Вольфганг Гёте

ты мой, как я –  твоя.

Мне приятней было б даже,

Если б вором вышла я.

Дар твой щедр и смел обычай,

Но и в выигрыше ты:

Все ты взял –  покой девичий,

Жар душевной полноты.

Полюбил –  и стал богатым.

Ты ли нищий? Не шути!

Если ты со мною, Хатэм,

Счастья выше не найти.

* * *

Зулейка

Плыл мой челн –  и в глубь Евфрата

Соскользнуло с пальца вдруг

То кольцо, что мне когда-то

Подарил мой нежный друг.

Это снилось мне. Багряный

Пронизал листву рассвет.

Истолкуй мой сон туманный

Ты, Провидец, ты, Поэт!

Хатэм

Так и быть, я истолкую.

Помнишь, быль я рассказал,

Как кольцо в лазурь морскую

Дож Венеции бросал.

А твое –  тот сон чудесен! –

Пусть Евфрат хранит на дне.

Сколько тысяч дивных песен

Эта быль навеет мне!

Я ходил путем песчаным

Из Дамаска в Индостан,

Чтобы с новым караваном

Добрести до новых стран.

Ты же дух мой обручила

С духом этих скал и струй,

Чтоб не смерть нас разлучила,

А последний поцелуй.

* * *

Знаю, как мужчины смотрят:

Каждый говорит, что любит,

Что сойдет с ума, страдает,

Да и разное другое,

Чем нас, девушек, прельщают.

Это все мне безразлично,

Это все меня не тронет,

Но как только взглянет Хатэм,

День становится светлей!

Эту –  говорит он взором –

Не сравню ни с кем на свете.

Вижу: лилии, фиалки,

Всех садов краса и гордость,

Поднялись украсить Землю,

И украшенной –  как чуду –

Можно только изумляться.

В ней восторг, благословенье,

Исцеление, здоровье.

Но увидевший Зулейку

Исцеленьем сердца болен,

Исцелен его недугом

И глядит на мир с улыбкой,

Как вовек не улыбался.

А Зулейка в нежном взоре

Слышит вечное: «Такую

Не сравню ни с кем на свете».

* * *

Зулейка

Но скажи, писал ты много,

И козявок пел, и Бога,

Ясен почерк, точен слог,

От строки до переплета

Всё –  тончайшая работа,

Чудо каждый твой листок!

Ну и в каждом для кого-то

Был любви твоей залог?

Хатэм

Да, от глаз, к любви манящих,

Алых губ, зубов блестящих,

От улыбки, как весна,

Стрел-ресниц, кудрей, как змеи,

Белой груди, гордой шеи

Сколько раз душа пьяна!

Но и в каждой новой фее

Снилась ты мне, ты одна.

* * *

Любимая! Венчай меня тюрбаном!

Пусть будет он твоей рукой мне дан.

И шах Аббас, владеющий Ираном,

Не знал венца прекрасней, чем тюрбан.

Сам Александр, пройдя чужие страны,

Обвил чело цветистой полосой,

И всех, кто принял власть его, тюрбаны

Прельщали царственной красой.

Тюрбан владыки нашего короной

Зовут они. Но меркнет блеск имен.

Алмаз и жемчуг тешат глаз прельщенный,

Но наш муслин –  их всех прекрасней он.

Смотри, он чист, с серебряным узором.

Укрась чело мне! О, блаженный миг!

Что вся их мощь? Ты смотришь нежным взором,

И я сильней, я выше всех владык.

* * *

Зулейка

Раб, народ и угнетатель

Вечны в беге наших дней, –

Счастлив мира обитатель

Только личностью своей.

Жизнь расходуй как сумеешь,

Но иди своей тропой,

Всем пожертвуй, что имеешь,

Только будь самим собой.

Хатэм

Да, я слышал это мненье,

Но иначе я скажу:

Счастье, радость, утешенье –

Все в Зулейке нахожу.

Чуть она мне улыбнется,

Мне себя дороже нет,

Чуть, нахмурясь, отвернется –

Потерял себя и след.

Хатэм кончился б на этом.

К счастью, он сообразил:

Надо срочно стать поэтом

Иль другим, кто все ж ей мил.

Не хочу быть только рабби,

В остальном –  на твой совет:

Фирдоуси иль Мутанабби,

А царем –  и спору нет.

* * *

Хатэм

Как лампадки вкруг лавчонок

Ювелиров на базарах,

Вьется шустрый рой девчонок

Вкруг поэтов, даже старых.

Девушка

Ты опять Зулейку хвалишь!

Кто ж терпеть такую может?

Знай, не ты, твои слова лишь –

Из-за них нас зависть гложет.

Хоть была б она дурнушка,

Ты б хвалил благоговейно.

Мы читали, как Джемилю

Помутила ум Ботейна.

Но ведь мы красивы сами,

С нас портреты вышли б тоже.

Напиши нас по дешевке,

Мы заплатим подороже.

Хатэм

Хорошо! Ко мне, брюнетка!

Косы, бусы, гребни эти

На хорошенькой головке –

Словно купол на мечети.

Ты ж, блондинка, ты изящна,

Ты мила лицом и станом,

А стройна –  ну как не вспомнить

Минарет, что за майданом!

У тебя ж –  у той, что сзади, –

Сразу два различных взгляда,

Каждый глаз иначе смотрит,

От тебя спасаться надо.

Чуть сощуренный прелестно,

Тот зрачок –  звезда, что справа, –

Из-под век блестит лукаво,

Тот, что слева, смотрит честно.

Правый так и рыщет, ранит,

В левом –  нежность, мир, отрада.

Кто не знал двойного взгляда,

Разве тот счастливым станет?

Всем хвала, мне все по нраву,

Всем открыты настежь двери.

Воздавая многим славу,

Я мою прославил пери.

Девушка

Быть рабом поэту нужно,

Чтобы властвовать всецело,

Но сильней, чем это, – нужно,

Чтоб сама подруга пела.

А она сильна ли в пенье?

Может вся, как мы, излиться?

Вызывает подозренье,

Что от всех она таится.

Хатэм

Как же знать, чем стих навеян,

Чем в глубинах дышит он,

Чувством собственным взлелеян,

Даром собственным рожден.

Вас, певиц, хотя и хвалишь,

Вы ей даже не родня, –

Вы поете для себя лишь,

А Зулейка –  для меня.

Девушка

Ну, влюблен, по всем приметам,

Ты в одну из гурий рая!

Что ж, для нас, для женщин, в этом

Честь, конечно, небольшая.

«Вами, кудри-чародеи…»

Хатэм

Вами, кудри-чародеи,

Круг мой замкнут вкруг лица.

Вам, коричневые змеи,

Нет ответа у певца.

Но для сердца нет предела,

Снова юных сил полно,

Под снегами закипело

Этной огненной оно.