Пять прямых линий. Полная история музыки - Эндрю Гант

часто «увеличивает затруднения слушателя». Его предсказания, что «[п]ридет время, когда способность получать тематический материал из основного 12-тонового ряда станет безусловным требованием для поступления в класс композиции консерватории»[1150][1151], а также что «юные бакалейщики буду насвистывать серийную музыку»[1152], до сих пор не сбылись.

Однако, глядя на его творческое наследие в целом, трудно не увидеть колоссальный масштаб интеллектуальной цельности, творческого накала, неустанного поиска и поразительного разнообразия. «Песни Гурре» незабываемы. «Просветленная ночь», его струнный секстет 1899 года, прекрасна. В струнном квартете № 2 в фа-диез миноре 1908 года введенное в партитуру сопрано возглашает: «Я чувствую воздух иной планеты». Его мелодрама Pierrot lunaire[1153] (1912) изменила наше представление о пении и музыкальной психологии. Кантата 1947 года «Уцелевший из Варшавы» – поразительное свидетельство ужасов войны. Две камерные симфонии, сочиненные в самый разгар его карьеры, помещают традиционные формы на неизведанную территорию, знаменуя момент возвращения его в конце жизни к своим ранним задачам. Его последнее сочинение, опус на собственный текст, который он назвал Moderner Psalm («Современный псалом»), остался незавершенным.

Шенберг писал:

К несчастью, наши историки не довольствуются пересмотром истории прошлого, они также хотят приспособить историю настоящего к своим заранее составленным схемам. Это вынуждает их описывать факты точно лишь настолько, насколько они их видят, судить о них лишь настолько, насколько они их понимают, делать ложные выводы из ложных предпосылок и рисовать туманные картины будущего, которое существует только в их искаженном воображении[1154][1155].

Его анализ исторической неизбежности собственных методов и их следствий можно обвинить ровно в том же самом. Сто лет спустя после его важнейших нововведений его место в истории музыкальной эволюции до сих пор спорно. Но прежде чем судить об этом, послушайте его музыку.

Карточная игра: Стравинский

Стравинский тоже сказал: «Мне думается, новая музыка будет серийной»[1156][1157]. Однако его призвание было иным: переменчивое, непостоянное движение через границы стилей, языка и формы.

Игорь Стравинский был на восемь лет моложе Шенберга: он родился в 1882 году и был третьим из четырех сыновей баса Мариинского театра. Первыми наставниками на его довольно поздно начавшемся музыкальном пути были Римский-Корсаков и импресарио Сергей Дягилев, заказавший ему сочинение, которое сделало его знаменитым после премьеры в Париже в 1910 году, L’Oiseau de feu («Жар-птица»). Второй балет, «Петрушка», повествующий о любви двух кукол, был представлен в следующем, 1911 году. С женой и двумя детьми Стравинский летом жил в России, а зимой – в Швейцарии вплоть до 1914 года.

На премьере третьего балета Стравинского, Le Sacre du printemps («Весна священная») в мае 1913 года разразился самый известный скандал в музыкальной истории. Не вполне ясно, возмутила ли публику хореография, показывающая довольно брутальную историю первобытного ритуала, в рамках которого юная девушка жертвует собой, изнуряя себя танцем до смерти, музыка с ее гулким ритмом, отсутствие мелодии в привычном понимании, неизменные блочные конструкции на сцене или же измененные до неузнаваемости мотивы латышских народных песен. Драматург Жан Кокто, бывший тем вечером на премьере в театре на Монмартре, рассказывает так:

Опытный глаз обнаружил бы тут все необходимые компоненты скандала: светская публика – декольте, жемчуга и страусовые перья; рядом фраки и кружева, и тут же пиджаки, гладкие дамские прически, кричаще небрежные наряды зрителей из породы эстетов, которые без разбора восторгаются всем новым из одной только ненависти к ложам (овации этих невежд куда хуже, чем откровенный свист тех же лож). Добавьте к этому возбужденных музыкантов и баранов из панургова стада, разрывающихся между мнением света и престижем Русского балета. Я не продолжаю перечисление, иначе мне пришлось бы описать тысячи оттенков снобизма, сверхснобизма, антиснобизма, а для этого понадобилась бы отдельная глава…

Публика, как и следовало ожидать, немедленно встала на дыбы. В зале смеялись, улюлюкали, свистели, выли, кудахтали, лаяли, и в конце концов, возможно, утомившись, все бы угомонились, если бы не толпа эстетов и кучка музыкантов, которые в пылу неумеренного восторга принялись оскорблять и задирать публику, сидевшую в ложах. И тогда гвалт перерос в форменное сражение.

Стоя в своей ложе, со съехавшей набок диадемой, престарелая графиня де Пурталес, вся красная, кричала, потрясая веером: «В первый раз за 60 лет надо мной посмели издеваться»[1158][1159].

Стравинский позже писал: «Меня сделали революционером вопреки моему желанию»[1160][1161]. «Весна священная» «породила сонм противоречивых воззрений»[1162]. Это случилось не в последний раз.

Сочинения Стравинского конца 1910-х – начала 1920-х годов характеризуют его так называемый русский период, хотя и с хорошо заметным французским акцентом. В каждом совершается что-то новое: деликатная опера «Соловей» 1914 года разочаровала пресыщенную парижскую публику, которая ждала нового скандала; «Свадебка» 1923-го была еще одним балетом для Дягилева с бартоковским составом певцов, перкуссии и четырех роялей, осмысляющим перспективу мирового разлада (помощник Стравинского Роберт Крафт позже утверждал, что композитор всегда думал по-русски); «История солдата» 1918 года была театральной пьесой для актеров, танцоров и музыкантов о солдате, его возлюбленной, дьяволе и его скрипке – своего рода полиритмическое средневековое моралите.

Дебюсси призывал его «быть со всеми вашими способностями великим русским художником»[1163]. Его поддерживали такие колоритные хозяйки парижских салонов, как Виннаретта Зингер и Коко Шанель, фирма по изготовлению фортепиано «Плейель» и присылавший загадочные чеки анонимный поклонник в Америке. В 1921-м у него случился роман. В 1924 году он заново открыл для себя христианскую веру. В 1934 году они с женой стали французскими гражданами. Их дочь умерла от туберкулеза в 1938-м, ее мать – от той же болезни тремя месяцами позже. В отличие от многих в его случае частная жизнь никак не отражалась в его музыке.

В 1920-х годах начинается так называемый неоклассический период Стравинского: неоклассицизм – собирательный термин, который описывает стиль, включивший в себя огромное число разнообразных влияний и сочинений (Прокофьев, к неудовольствию Стравинского, назвал эту музыку «обцарапанным Бахом»)[1164]: барокко, регтайм, греческую мифологию; Концерт для фортепиано и духового оркестра 1924 года, который он исполнял сам; иератическую Симфонию псалмов, написанную в 1930 году для бостонского симфонического оркестра, с ее медленно разворачивающимися мелодиями, застывшими во времени подобно византийскому гимну; странный хорал в финале Симфонии для духовых инструментов (1920); концерт для камерного оркестра «Дамбартон Оукс», своего рода насыщенный джазом Бранденбургский концерт, написанный в 1938 году к годовщине свадьбы; переписанная для балета «Пульчинелла» (1920), настоящая барочная музыка;