Военная разведка Японии против СССР. Противостояние спецслужб в Европе, на Ближнем и Дальнем Востоке. 1922—1945 - Александр Геннадьевич Зорихин

производились харбинским генконсульством «для понимания ситуации в целом». 2-й отдел штаба армии и советский отдел РУ ГШ изначально рассматривали информацию «Хатокутё» как достаточно ценную, но после разгрома японских войск на р. Халхин-Гол пришли к выводу о том, что она являлась искусной фальсификацией советских спецорганов. Тем не менее использование этого источника продолжилось вплоть до конца Второй мировой войны[499].

Особое значение для разведорганов армии во второй половине 30-х гг. приобрела работа с перебежчиками, так как в результате репрессий в Советском Союзе через границу хлынул поток беглецов, среди которых оказывались военнослужащие, работники транспортных органов, оборонных предприятий и другие секретоносители. Как вспоминал бывший начальник харбинской миссии Хигути Киитиро (1937–1938), ежемесячно в Маньчжурию перебегало до 10 человек. В целом же только в 1936–1938 гг. советско-маньчжурскую границу пересекли 188 человек, ввиду чего в апреле 1938 г. харбинский муниципалитет организовал лагерь «Хогоин» («Приют»), служивший фильтрационным пунктом миссии в Харбине для опроса беженцев и выявления советских разведчиков. В сентябре 1939 г. в целях конспирации лагерь был переведён из Харбина в его окрестности, а в феврале 1942 г. переподчинён Информационно-разведывательному управлению Квантунской армии[500].

Разоблачённая советская агентура после интенсивных допросов с применением пыток либо уничтожалась, либо перевербовывалась и включалась в оперативные игры с советскими разведорганами. Японская разведка одной из первых в мире стала практиковать радиоигры, предполагавшие передачу радистами дезинформации и провоцирование советских спецорганов на заброску новых агентов. На рубеже 30—40-х гг. такие радиоигры велись миссиями в Цзямусы (1939), Харбине (1940) и Мукдене (1941), однако их эффективность нивелировалась тем, что часть радистов оказалась подставой советской разведки, а другая сумела подать условный сигнал о провале[501].

Кроме того, разведорганы армии активно использовали «втёмную» разоблачённых советских агентов для встречных оперативных игр. Так, в 1935 г. хэйхэская миссия забросила на оседание в Свободный трёх белоэмигрантов, связь с которыми практически сразу оборвалась. Был сделан вывод об их разоблачении, однако в 1937 г. в Хэйхэ прибыл неизвестный миссии связной от агентов, доставивший малоценный отчёт о распашке целинных земель под Свободным. Анализ его поведения показал, что он является подставой органов НКВД, однако миссия выплатила ему 10 000 рублей и переправила на советскую территорию для передачи дезинформации, но связь больше не возобновлялась[502].

Наиболее ценные агенты и перебежчики, минуя «Хогоин», сразу же попадали в харбинскую миссию, а при необходимости доставлялись в Токио. Весной – летом 1938 г. на сторону Японии переметнулись два высокопоставленных военнослужащих Советской армии и органов госбезопасности, которые сообщили японской военной разведке ценную для неё информацию о военном потенциале и социально-экономическом положении СССР.

13 июня 1938 г. советско-маньчжурскую границу нелегально пересёк начальник УНКВД ДВК комиссар ГБ 3-го ранга Г.С. Люшков, испугавшийся ареста по обвинению в антисоветской деятельности. Прихватив оперативные средства для оплаты агентов, он сдался патрулю хуньчуньского гарнизонного отряда и был немедленно доставлен в местную военную миссию, откуда переправлен в штаб Корейской армии, где сотрудники армейской разведки совместно с коллегами из Квантунской армии 14–18 июня провели его первичный опрос. Затем перебежчик был доставлен в Токио, и к работе с ним подключился сотрудник советского отдела майор Котани Эцуо. На допросах Люшков дал развёрнутые показания о советском партийном и государственном аппарате, истинной подоплёке массовых репрессий, экономическом потенциале СССР. Характеризуя военные вопросы, Люшков подробно остановился на состоянии войск Дальневосточного фронта и Тихоокеанского флота, производственных мощностей оборонно-промышленного комплекса в Хабаровском, Приморском краях и Амурской области, описал структуру, кадры и направления деятельности НКВД СССР и территориальных органов госбезопасности на Дальнем Востоке. При этом бывший чекист был вынужден опираться на собственную память, что при огромном количестве выданной им информации неизбежно порождало ошибки и искажения. Так, хотя Люшков правильно сообщил дислокацию и действительное наименование управлений всех 6 стрелковых корпусов фронта, он завысил количество стрелковых дивизий – 17 вместо 14, не упомянул о нахождении в Приморье 31-й кавалерийской дивизии и 2 мехбригад. По этой причине сотрудники 5-го отдела Разведуправления скептически оценили его познания в вопросах советского военного строительства[503].

Однако ещё раньше – 29 мая 1938 г. – на сторону японцев перешёл начальник артиллерии 36-й мотострелковой дивизии майор Г.Ф. Фронт. Своё бегство он объяснил в штабе Квантунской армии также боязнью ареста по политическим и национальным мотивам, поскольку являлся этническим финном. Если Люшков дал показания о ДВФ, то Фронт раскрыл перед японцами состав войск Забайкальского ВО и дислоцированного в Монголии 57-го особого стрелкового корпуса. По его абсолютно достоверным сведениям, в ЗабВО имелись 2 стрелковые, 2 кавалерийские дивизии, 1 механизированный корпус и 5 авиационных бригад, на территории МНР – 57-й корпус в составе 36-й мотострелковой дивизии, 1 механизированной, 3 мотоброневых бригад, 2 кавалерийских полков и 1 авиационной бригады. Перебежчик подробно охарактеризовал состояние вооружения, казарменного фонда советских войск, проанализировал тактику их применения и участие советских военных советников в строительстве монгольской армии. Согласно показаниям Фронта, созданная по образцу Красной армии Монгольская народно-революционная армия (МНРА) состояла из 10 кавалерийских дивизий, сведённых в 3 корпуса общей численностью 15 000 человек[504].

Заботясь о повышении качества работы с перебежчиками и предотвращении проникновения советских агентов в аппарат военных миссий, в 1937 г. Квантунская армия создала Управление государственной безопасности Маньчжоу-Го (УГБМ) – центральный орган политического сыска марионеточного государства, который, в соответствии с утверждённым Положением, занимался охраной государственной границы, защитой государственной безопасности, политической цензурой, контрразведкой и разведкой против СССР с позиций приграничных провинций. Руководителем управления был назначен бывший начальник отдела токийского полицейского управления Сусукида Ёситомо, его заместителем – бывший начальник хэйхэской миссии полковник Сибуя Сабуро[505].

Всю свою деятельность управление должно было согласовывать со 2-м отделом и ЯВМ, поэтому в 1938–1944 гг. старшими советниками УГБМ являлись сотрудники харбинской миссии. Кроме того, в его центральном аппарате постоянно работал 1 выпускник разведшколы Накано в звании лейтенант, а к провинциальным управлениям были прикомандированы по 1 унтер-офицеру и 1 офицеру-выпускнику этой же школы[506].

Поступавшая из управления в штаб армии информация касалась в первую очередь деятельности советских разведорганов и их попыток внедрения в аппарат военной разведки. Так, в июле 1940 г. УГБМ подготовило подробный доклад об УНКВД по Хабаровскому краю, составленный сдавшимся маньчжурским властям советским закордонным агентом Н.И. Василакосом-Ксидисом. В этом 560-страничном отчёте содержалось систематизированное описание структуры, форм и методов деятельности дальневосточных органов госбезопасности. Кроме того, управление осуществляло первичный опрос перебежчиков и их оценку на предмет дальнейшего использования в интересах ЯВМ[507].

Существенным дополнением к информации агентуры и показаниям перебежчиков для армии оставалась во второй половине 30-х гг. деятельность дешифровальной службы, усиленной оперативными