Военная разведка Японии против СССР. Противостояние спецслужб в Европе, на Ближнем и Дальнем Востоке. 1922—1945 - Александр Геннадьевич Зорихин

в отношении бывшего командира полка дивизии Унгерна Дугара Тапхаева, захваченного агентурно-боевой группой ПП ОГПУ ВСК в конце 1932 г. в Маньчжурии и расстрелянного по обвинению в работе на резидента ГШ в Хайларе Тэрада и засылке банд на советскую территорию.

В 1933 г. Особый отдел ОГПУ доложил руководству страны о раскрытии резидентур японской разведки в Москве (дела П.В. Тихонова – В.В. Меншагина, В.В. Козловского – Г.Г. Калмыкова), Приморье (дела А.Г. Телесницкого, Бржозовского – Миллера), Чите (дело Ф.Д. Кушнера – В.И. Житнева), 94-й стрелковой дивизии в Красноярске (дело С.Т. Шигонина – В.С. Мордвинова), 12-й стрелковой дивизии в Благовещенске (дело Егоркина), на Томской и Омской железных дорогах (дело Реута – Л.А. Оборотистова), а также националистических организаций «Туркменазатлыги» в Туркмении, «Иттихад шарк» в Таджикистане, «Социалистическая туранская партия» в Киргизии, «Союз сибирских тюрок» в Хакасии, «Крестьянский иттифак» в Москве, Татарии и Башкирии, диверсионно-повстанческой организации на Камчатке, связанных с японцами. Однако все фигуранты перечисленных дел в период «оттепели» были реабилитированы[400].

Ещё более «урожайным» оказался 1934 г.: органы ОГПУ отчитались о разоблачении нескольких крупных японских резидентур в Москве (дело Л.Д. Лукашевкера – Накаяма), Москве и Казани (дело А. Газизова – Ф.М. Хабирова), Харькове (дело А.И. Блусь – И.А. Ситникова), в институте сои в Москве (дело Н.И. Морозова), на Московско-Казанской железной дороге (дело Ким Заена) и Кузнецком металлургическом комбинате (дело Н.В. Латкина – Д.И. Сарова), все участники которых также были реабилитированы в 50-х гг.[401]

Закономерным итогом расширения деятельности разведывательных органов японской армии против СССР после «маньчжурского инцидента» и встречного противодействия советских спецслужб стала противоречивость в оценках Генерального штаба Японии военного потенциала Красной армии.

С одной стороны, японская военная разведка достаточно точно установила в 1932–1935 гг. дислокацию стрелковых и кавалерийских соединений, особенно на Дальнем Востоке, что объяснялось постоянной перепроверкой агентурных сведений ЯВМ и военных атташе публикациями советской печати, дешифровкой радиограмм, показаниями перебежчиков и опросами мигрантов. Из имевшихся на начало июня 1933 г. в составе ОКДВА 12 стрелковых (1-я Тихоокеанская, 2-я Приамурская, 12, 21, 35, 36, 40, 57, 1-я ОКК, 2-я ОКК, 3-я ОКК) и 3 кавалерийских (1-я ОКК, 8-я, 15-я) дивизий разведорганы Квантунской армии установили дислокацию 11 стрелковых (кроме 40-й) и 1 кавалерийской дивизий, но продолжали считать 1-ю кавдивизию ОКК и 8-ю кавдивизию бригадами и не вскрыли формирование в Чите 6-й отдельной механизированной бригады. Однако ещё 25 апреля 1932 г. в «Военном бюллетене по СССР» № 32 3-го отделения МГШ со ссылкой на разведывательные органы Генерального штаба и Квантунской армии сообщалось о переформировании 9-й кавалерийской бригады в дивизию и о прибытии из Красноярска в Хабаровск 40-й стрелковой дивизии[402].

Ещё более точной была информация органов военной разведки о группировке советских войск на Дальнем Востоке и в Забайкалье до Иркутска включительно на середину января 1936 г.: Разведуправление оценивало её в 13 стрелковых, 3 кавалерийские дивизии и 2 механизированные бригады, в то время как в действительности там дислоцировались 14 стрелковых, 3 кавалерийские дивизии, 4 механизированные бригады. При этом аналитики военной разведки не вскрыли переброску в Забайкалье 11-го механизированного корпуса и посчитали недоказанным наличие 32-й стрелковой дивизии в п. Раздольное, хотя штаб 3-й пехотной дивизии правильно отразил в декабрьской разведсводке 1935 г. её дислокацию и действительное наименование[403].

Таблица 6

Оценка органами военной разведки Японии ОКДВА и ЗабВО в 1932–1935 гг. (в скобках – реальное положение)[404]

Стоит отметить, что к ноябрю 1936 г. органы военной разведки внесли коррективы в оценку боевого состава ОКДВА, которая через польского военного атташе в Токио была передана 2-му отделу ПГШ. Из 13 имевшихся в армии стрелковых и 2 кавалерийских дивизий японцы установили дислокацию 11 и 2 соответственно, однако не сумели добыть сведения о развёртывании в Приморье весной – летом 1936 г. управлений 3 стрелковых корпусов (26, 39, 43-го), наличии там 2 механизированных бригад, расформировании 2-й Приамурской стрелковой дивизии в Хабаровске, образовании на базе Барабашского и Полтавского укреплённых районов 2 новых стрелковых дивизий (92-й и 105-й) и переформировании 3 стрелковых дивизий ОКК в регулярные соединения[405].

С другой стороны, начиная с 1932 г. Разведуправление исходило из ложных количественных оценок как группировки советских войск в Забайкалье и на Дальнем Востоке, так и Красной армии в целом, занижая численность самолётного парка в 1,5, а танкового – в 2,8 раза, причём первоисточником дезинформации чаще всего выступала резидентура в Москве: в докладе от 31 января 1934 г. военный атташе Кавабэ оценивал советский военный потенциал в 2100 танков, 2500 боевых самолётов, в то время как в действительности имелось 6944 и 4880 единиц соответственно[406].

Таблица 7

Оценка органами военной разведки Японии Вооружённых сил СССР в 1932–1935 гг. (в скобках – реальное положение)[407]

Несмотря на поступавшую в Токио развединформацию о прогрессирующем отставании японской армии от советской по уровню огневой мощи и степени механизации, в центральных органах военного управления до середины 30-х гг. господствовало мнение о сохранявшемся превосходстве императорских войск в подготовке командных кадров и тактической выучке личного состава. Например, в июле 1932 г. заместитель начальника русского отделения Разведуправления майор Фудзицука Сикао прочитал публичную лекцию «О советских вооружениях на границе Северной Маньчжурии», в которой утверждал, что, хотя Советский Союз имел 1 300 000 военнослужащих (в том числе 600 000 в территориальных частях), 700 танков и 2000 боевых самолётов, у императорской армии было несомненное преимущество в подготовке командных кадров, так как «японские офицеры самые доблестные в мире […], окончив офицерское училище, они могут писать приказы [исполнять обязанности] за начальника [штаба] бригады […] и в отношении тактических способностей, я думаю, вряд ли найдётся такая страна, которая имеет таких доблестных в массе офицеров [как наши]». «СССР имеет чрезвычайно много войска, и качество этих войск в общем высокое, и вооружение их хорошее […] Однако я думаю, что мы не поставим вас в неприятное положение […] СССР в настоящее время не является таким крайне страшным», – заявил собравшимся Фудзицука[408].

Поэтому, когда в Японию из СССР вернулись первые стажёры капитан Мияно Масатоси (1932) и майор Дои Акио (1934), их доклады о совершенствовании штатной структуры Красной армии, её насыщении авиационной, бронетанковой техникой, скачкообразном росте огневой мощи соединений были расценены Военным министерством как проявление «страха перед Советами» и «преклонение перед всем русским»[409].

Ситуация стала меняться только в 1934–1936 гг., когда Красная армия стала восприниматься как одна из крупнейших, а по некоторым показателям – сильнейшая в мире.

Так, в