Военная разведка Японии против СССР. Противостояние спецслужб в Европе, на Ближнем и Дальнем Востоке. 1922—1945 - Александр Геннадьевич Зорихин

Во время войны для координации деятельности всех разведорганов при Кабинете министров Японии создавалась специальная служба, в которую откомандировывались офицеры разведки для связи с учреждавшейся Императорской верховной ставкой. В свою очередь, её Разведывательное управление руководило органами оперативной и стратегической разведки, занималось сбором информации о ситуации в стране и в мире, военно-топографическими и военно-экономическими исследованиями, разработкой планов пропагандистской и диверсионной работы, контрразведывательными операциями, цензурированием прессы, выпуском фронтовых газет[172].

«Руководство» детально регламентировало методы сбора разведывательной информации. Агенты и кадровые сотрудники разведки должны были тщательно изучать печатные органы страны пребывания – газеты, журналы, официальные бюллетени, которые считались ценными источниками информации и в период войны позволяли судить о ситуации на территории противника. Кроме того, военным разведчикам предписывалось заводить максимально возможное число контактов с представителями всех социальных слоёв страны пребывания и прилагать усилия к их расширению, используя для этого банкеты, массовые мероприятия и закрепляя знакомства ценными подарками и деньгами, но обязательно с учётом традиций, обычаев и этикета местного населения[173].

Особое внимание уделялось использованию агентов. Составители «Руководства» предлагали вербовать агентуру из числа лиц, имевших врождённый интерес к занятию разведывательной деятельностью, испытывавших чувство личной привязанности к вербовщику, имевших идеологические, политические, национальные разногласия с официальными властями, страдавших честолюбием или оказавшихся в сложных жизненных обстоятельствах, рассчитывавших с помощью разведки поправить свои финансовые дела, симпатизировавших Японии и её народу, а также так называемых «профессиональных агентов», зарабатывавших на жизнь добыванием и перепродажей информации всем спецслужбам без исключения. При этом сотрудникам разведки предписывалось обращать особое внимание на разработку высокопоставленных правительственных чиновников, членов парламента, дипломатических сотрудников и связанных с ними женщин[174].

Столь же тщательно «Руководство» регламентировало порядок вербовки агентов, методику обучения, переброски и легализации разведчиков, организацию с ними связи с использованием радиоаппаратуры, шифров, средств тайнописи, голубиной почты и связников, вопросы контроля и вознаграждения агентуры[175].

Восстановление отношений с Советским Союзом позволило японской военной разведке усилить её позиции в нашей стране, поскольку по Пекинской конвенции Япония получила право открыть посольство в Москве и консульства в Новосибирске, Благовещенске, Хабаровске, Владивостоке и Александровске[176]. Уже в июне 1925 г. в Москву из Стокгольма прибыли сотрудники дипмиссии, среди которых были резидент ГШ военный атташе полковник Микэ Кадзуо и его помощник капитан Курасигэ Сюдзо. Круг их служебных обязанностей определялся инструкцией начальника ГШ от 11 декабря 1925 г., предписывавшей собирать материалы о тактике, вооружении, связи, организационно-штатной структуре Красной армии мирного и военного времени, уровне подготовки командного состава, пропускной способности Транссибирской железной дороги и железных дорог в европейской части России, национальной политике советского правительства, внешней политике СССР в отношении Японии и Китая[177].

Решая поставленные задачи, Микэ, несмотря на богатый опыт агентурной работы в России с легальных и нелегальных позиций, опирался на открытые источники информации – советскую прессу, официальных представителей Красной армии, сотрудников миссий Китая и Польши в Москве. Так, 13 ноября 1925 г. он доложил в Генштаб со ссылкой на советские газетные публикации об укреплении отношений между СССР и Фэн Юйсяном, 6 декабря охарактеризовал со слов заместителя начальника Штаба РККА нового военного атташе в Пекине А.И. Егорова, а 29 января 1926 г. телеграфировал данные своего польского коллеги о советских планах по переброске войск в Маньчжурию[178].

Контакты японцев с последним носили обширный и доверительный характер. В декабре 1925 г. в беседе с польским военным атташе в Москве майором Тадеушем Кобылянским Курасигэ подробно охарактеризовал организацию деятельности японской военной разведки в СССР. По словам японского дипломата, вся агентурная работа велась с позиций резидентур в Риге, Таллине, Берлине и Париже, которые решали задачу получения любых материалов советских органов военного управления об организации, снабжении и мобилизационных возможностях Красной армии и флота. Важнейшие данные поступали в Токио от военного атташе в Германии благодаря его личным контактам с бывшими царскими офицерами, которые имели агентуру в Советском Союзе и сотрудничали с действовавшими в Берлине иностранными разведорганами. Через них японский Генштаб получил «Мобилизационную инструкцию РККА 1922 г.» и приложение к ней за 1923 г., хотя часть информации из Германии была явно фальсифицированной. Военный атташе в СССР и его помощник не только не занимались агентурной разведкой, но и не сотрудничали ни с одной из резидентур. Инструкции ГШ прямо предписывали им собирать информацию только официальным путём или через местную прессу. В связи с этим майор Курасигэ, ранее возглавлявший резидентуру в Риге, получил 15 000 долларов на консервацию своего агентурного аппарата в СССР: всем агентам он выдал крупное единовременное вознаграждение и проинструктировал их, что контакты с японской разведкой сворачиваются, но в будущем, возможно, возобновятся. Делалось это по инструкции ГШ, которая разрешала восстанавливать агентурную связь в том случае, если источник имел доступ к мобилизационным планам Красной армии, в частности к приложениям «Инструкции» за 1924 и 1925 гг.[179]

В феврале 1927 г. военным атташе в Москве стал подполковник Комацубара Мититаро. С прибытием в Советский Союз он переключил деятельность резидентуры со сбора сведений из открытых источников на получение информации от агентуры. К этому Комацубара обязывала директива заместителя начальника Генштаба от 6 октября 1927 г. о приобретении агентурных позиций в СССР с опорой на контрреволюционные организации и отдельных лиц, которые бы во время советско-японской войны вели разведывательную, пропагандистскую и подрывную деятельность, что по сути являлось частью мобилизационного плана военной разведки на случай обострения двусторонних отношений[180].

Анализ докладов Комацубара в Токио свидетельствует о том, что он, как и его предшественник, вёл разведку по широкому кругу вопросов – от политики Советского Союза в Монголии и Китае до борьбы различных группировок в советском руководстве, что в целом соответствовало кругу задач, очерченному военным атташе в «Руководстве по агентурной разведке и пропаганде». При этом Комацубара опирался как на открытые источники – газеты «Красный воин», «Красная звезда», «Известия», «Правда», беседы с официальными советскими представителями, – так и на агентуру, которая порой выдавала весьма интересные сведения. В актив Комацубара, в частности, можно занести датированную 16 июня 1928 г. телеграмму о развёртывании в Шанхае пункта Отдела международной связи Коминтерна и легализации его сотрудников по документам граждан Италии, Германии и Франции, а также о колебаниях советского руководства относительно дальнейшей линии поведения в Китае[181].

Кроме того, полезными источниками информации для военного атташе являлись парады в честь Первого мая и годовщины Октябрьской революции, а также посещение 1–2 раза в год учений Красной армии, в ходе которых резидент получал представление о выучке войск и уровне подготовки командного состава, но не имел возможности