«Офицерство волнуется…» Российский офицерский корпус и публичная политика в 1905–1914 годах - Антон Юрьевич Фомин

всю, чтобы свалить новую систему»[286]. Противники «младотурок» прибегли к средствам «салонной дипломатии». Интрига шла с трех направлений: «Помню, однажды бывший наш слушатель, офицер лейб-гвардии Стрелкового императорской фамилии полка, Кульнев, хорошо знакомый с придворной и салонной жизнью, дружески сказал мне: “Отчего ваша партия не сделает визита графине Клейнмихель? У нее приемы по четвергам… Поверьте, Вы (то есть, партия) много выиграете”. Я тогда не понял Кульнева. Мне и в голову не приходило подумать, что салон графини Клейнмихель может иметь какое-либо отношение, а тем более влияние на ход и постановку академической жизни… А, между тем, к прискорбию, это было так. У графини Клейнмихель предварительно разрешались многие очень важные академические вопросы нашими противниками во главе с Христиани… Другой салон, тоже в том же духе был у старой балаболки – жены Михневича, бывшего нашего профессора, а в то время начальника Главного штаба, у которого бывал Баиов… В салоне Сухомлиновой работал Бонч-Бруевич, там нам готовился удар и с той стороны, с какой мы его меньше всего ожидали…»[287]

Вхожий в дом военного министра В.А. Сухомлинова Бонч-Бруевич доставил академическому кружку реформаторов наибольшие неприятности. Именно ему сторонники Головина были обязаны прозвищем «младотурки». Военный министр поддержал Бонч-Бруевича и даже, по всей видимости, довел его слова до сведения императора: «В сквернейший день 7 ноября 1913[288] (как сейчас помню это число) в 7 часов вечера, когда я сидел у себя в кабинете раздается резкий телефонный звонок. Слышу низкий отрывистый голос Щербачёва: “Прошу сейчас прибыть ко мне по делам службы”. <…> у него застаю тоже, очевидно, только что прибывших Головина, Незнамова, Юнакова. Щербачёв с орденами бродит взволнованно по кабинету. Господа, я вам должен крайне неприятную вещь сообщить. Я сегодня был у военного министра по его вызову, и он мне передал следующее: что до сведения государя императора дошло, что в Академии образовалась молодая партия профессоров Академии на манер “младотурков”, которая стремится приобрести популярность среди офицеров армии с тем, чтобы произвести государственный переворот… Щербачёв до такой степени нас ошеломил, что мы приняли его сообщение в шутку и от души хохотали. Но Щербачёв бегает, хмурится, нервно подергиваясь <…> и говорит, “Господа, это не шутки, это мне сказал военный министр”. Ах та-а-а-к? – удивились мы, – в таком случае мы просим вас ваше превосходительство, завтра же поехать к военному министру и потребовать следствия и суда… Щербачёв поехал. Мы с нетерпением ждем его возвращения. Приехал. Мы к нему в кабинет. “Ну что же, Дмитрий Григорьевич?” – спрашиваем. Щербачёв сердится. “Сухомлинов – отрывисто бросает он нам низкой октавой – объяснил, что сказанное им надо понимать, конечно, не в политическом смысле, а в том, что вы затеяли реформы в Академии не эволюционным, а революционным путем!” И Щербачёв с сердцем в негодовании махнул рукой. Через неделю мы узнаем, что Щербачёв переведен в корпус. Да еще в Туркестан. Да еще без права отказа! Вот тебе и младотурки!..»[289]

Версия о том, что кличку «младотурки» ввел в оборот Бонч-Бруевич приводится и в мемуарах Б.В. Геруа[290]. Из них она и стала известна историкам.

После ухода Щербачёва, которому все же удалось избежать отправки в Туркестан благодаря вовремя открывшейся вакансии командира корпуса в Киевском округе, атмосфера в Академии изменилась. И без того медленно продвигавшиеся реформы остановились. Новый начальник академии Н.Н. Янушкевич состоял в лагере противников «младотурок». Еще меньше был склонен поддерживать преобразования сменивший его совершенно далекий от Академии князь П.Н. Енгалычев. Последнего, по причине его вопиющей неосведомленности и некомпетентности, называли «опереточным начальником»[291]. За штатом Академии предполагалось установить более жесткий контроль. Янушкевич стремился ввести предварительную цензуру публикаций преподавателей. Якобы на эту тему с ним разговаривал император, которому была неприятна полемика в военной печати. Теперь все предназначавшиеся к печати сочинения профессоров должны были предварительно просматриваться им и начальником ГУГШ Я.Г. Жилинским[292]. Ранее небывалая мелочная опека вызвала протест преподавателей. Они стали отказываться печатать свои труды: «Можете себе представить, как на нас подействовало это извещение! (о введении цензуры. – А. Ф.) Точно обухом по голове! И мне, как раз, первому предстояло испытать на себе эту благодетельную цензуру, так как я только что написал ответ Свечину на его критику моей только что вышедшей книги “Тактика полевой легкой артиллерии”. Мне эту статью так почеркали, что я отказался ее поместить. Интересны были пометки: “это неудобно”, это “обостряет критику”, это “не нужно” и т. п. Тогда в виде протеста мы решили прекратить сотрудничанье и печатанье (так в тексте. – А. Ф.) статей в академическом журнале “Известия”, хотя это нас и било по карману»[293].

Из Академии стали удалять лидеров «младотурок». Получили назначения в строевые части Головин, Юнаков и Черемисов. Ходили слухи о том, что Академию может возглавить Бонч-Бруевич, не бывший даже ее профессором[294]. Но все конфликты оборвала Первая мировая война.

Каковы бы ни были планы М.Д. Бонч-Бруевича, ему суждено было сыграть решающую роль в падении «младотурок». До революции Бонч-Бруевич имел репутацию ярого консерватора и националиста. По выражению генерала Лукомского, он был «правее самых правых»[295]. Что не помешало Бонч-Бруевичу предложить свои услуги советской власти. Как писал Б.В. Геруа, «этот оплот консерватизма и исторических основ русской монархии пристал к новым господам»[296].

О содержании бесед Бонч-Бруевича с военным министром известно очень мало. Фактически только то, что Бонч-Бруевич сравнил преподавателей академии, пытавшихся изменить учебный процесс, с заговорщиками-революционерами.

Головин и его сторонники не формулировали и не преследовали никаких явных политических целей. Однако слова «младотурки» из уст Бонч-Бруевича хватило для того, чтобы удалить многих из них вместе со Щербачёвым из Академии.

Вероятно, столь острая реакция высшего руководства отчасти объясняется тем, что «младотуркам» и лично Головину покровительствовал враждовавший с Сухомлиновым великий князь Николай Николаевич[297]. На посту начальник ГУГШ, а затем и военного министра Сухомлинов последовательно боролся с влиянием великого князя и не мог допустить, чтобы Академия генштаба оказалась в руках людей, близких его могущественному сопернику.

Однако более существенную роль, по-видимому, сыграло то, что Сухомлинов действительно стремился защитить традиции Академии, к формированию которых он ощущал себя причастным. Значительная часть своей службы будущий военный министр провел под крылом М.И. Драгомирова – столпа российской военной мысли того времени, многолетнего профессора и начальника Академии Генерального штаба. Сухомлинов являлся одним из ближайших помощников Драгомирова сначала по Академии, а затем по Киевскому военному округу. С «унаследованной» от Драгомирова должности командующего войсками Киевского военного