Имя раздора. Политическое использование понятия «гражданская война» (1917–1918) - Борис Иванович Колоницкий

Тезис о «борьбе на два фронта» был провозглашен видным эсером за полтора месяца до переворота Колчака.

В тот же день, 1 октября, «решительно протестуя» против усиления власти самоназначенного «Временного правителя на Дальнем Востоке» Д. Л. Хорвата, руководство земских учреждений Приморской области телеграфировало Временному Всероссийскому правительству, что этот шаг вызовет «гражданскую войну»[2463]. Тогда благодаря сговорчивости сторон удалось избежать прямого конфликта.

Роль триггера для нарастания противоречий внутри антибольшевистского лагеря сыграло обращение ЦК ПСР 22 октября. Характеризуя ведущуюся «борьбу» как войну, «идущую между Советской Россией и Россией Учредительного собрания, между охлократией и демократией», его авторы подчеркивали «грозную опасность от примкнувших к ней [демократии] с целью ее порабощения элементов контрреволюции». В тексте была отмечена «угроза чреватых гражданской войной заговоров в атмосфере тяжелых военных неудач» и звучал призыв, адресованный сторонникам партии, к «мобилизации», чтобы «быть готовыми выдержать удары контрреволюционных организаторов гражданской войны в тылу противобольшевистского фронта»[2464].

18 ноября в Омске произошел переворот адмирала Колчака. Первое «Обращение» правителя к населению включало пассаж о «принятии креста этой власти в исключительно трудных условиях гражданской войны…». Призывавший «к единению, к борьбе с большевизмом, труду и жертвам» режим Верховного правителя использовал страх перед гражданской войной для придания себе легитимности[2465].

В многочисленных приветственных посланиях, адресованных Колчаку, звучала и тема прекращения гражданской войны[2466]. Так, автор передовой статьи «Сибирской речи», комментируя обращение Омского национального блока к Колчаку 19 декабря, заявил: «Россия погибла (!) в среде разжигаемого ее врагами внутреннего спора, который перешел в гражданскую войну, поднятую большевиками»[2467]. Омская группа Всероссийского национального союза выразила уверенность в способности адмирала «вывести страну на путь прочного гражданского мира»[2468].

Если социалисты обвиняли сторонников диктатуры в подготовке гражданской войны, то последние обосновывали необходимость введения диктатуры задачей предотвратить гражданскую войну на территориях, контролируемых противниками большевиков[2469]. На лексическом уровне потребность в диктаторе часто связывалась с призывом прекратить смуту. Так, 1 декабря газета «Дальний Восток» «решительно приветствовала… временную военную диктатуру», аргументируя это отсутствием «иного пути, в период кровопролитной смуты и зверского истребления людей государственного достояния…»[2470].

Сторонники диктатуры винили своих противников в подготовке гражданской войны, что оправдывало репрессии против них. Командующий войсками самарской группы Войцеховский ввел «предварительную цензуру, задачей которой» он поставил «недопущение в печать распоряжений, воззваний и статей, заключающих в себе призыв к новой гражданской войне…»[2471].

Несмотря на цензуру и усиливающиеся репрессии, противники переворота в Омске констатировали, что он лишь усилил и осложнил гражданскую войну на востоке России.

Владивостокская газета «Далекая окраина» откликнулась на декларацию Верховного правителя так: «Не только в советской России совершаются описываемые декларацией ужасы. Разве вся Сибирь не представляет из себя сплошное море гражданской войны?»[2472] Харбинские «Новости жизни» оценивали «отношение к войне всего населения» как «безусловно отрицательное, то есть по укрепившемуся убеждению, под влиянием писем, получаемых от солдат, война приняла характер гражданской, а не международной»[2473]. Можно предположить, что в данном случае могла иметь место и реакция на окончание Первой мировой войны: Германия была побеждена, и в этой ситуации все более затруднительно было описывать большевиков как агентов внешних сил.

Репрессии против эсеров и сторонников других умеренных социалистов воспринимались как новая фаза развития внутреннего конфликта. В передовице иркутского «Дела» 20 ноября, вышедшей с цензурными пропусками, можно было прочитать, что без «участия демократии» в коалиции с «правыми элементами» «будет продолжаться ожесточенная гражданская война»[2474].

Обвинения в развязывании новой гражданской войны исходили в это время и от той части «правых» социалистов, которые ранее особенно активно выступали за коалицию с «буржуазией». Фракция народных социалистов на заседании Уфимской городской думы 22 ноября предложила проект резолюции, осуждавшей «грубое и вероломное насилие» Колчака. Переворот, по их мнению, был «тем более гнусным, что он таит в себе опасность расстройства нашего фронта с большевистской властью и грозит новым взрывом международной гражданской войны внутри страны»[2475]. В итоговом тексте резолюции сторонникам переворота даже приписывалось предательство: «Ввержение страны в новую гражданскую войну является изменой против государства российского»[2476].

После переворота многие эсеровские активисты ушли в подполье или были вынуждены покинуть Россию. Некоторые из них объясняли успех Колчака своим нежеланием начать внутреннюю войну в антибольшевистском лагере. Отвечая на вопрос, почему «никто не встал на защиту всероссийского правительства, и переворот удался», А. А. Аргунов, бывший член Уфимской Директории, пояснил, что у

…правительства не было специальной военной охраны, достаточной против всяческого заговора, ибо оно не готовилось к нему, или, вернее, не спешило готовиться. Менее всего оно хотело видеть себя вынужденным на военную расправу и более всего страшилось картины гражданской войны на радость врагов-большевиков[2477].

В заявлении бывших членов Временного всероссийского правительства, опубликованном 15 декабря, «заговорщикам г. Омска» ставилось в вину то, что они «не задумывались над будущностью России и нашего фронта, над возможностью новых вспышек гражданской войны…»[2478].

Меморандум уполномоченного ЦК ПСР Л. Я. Герштейна был направлен руководству Чехословацкого корпуса 10 декабря. После переворота эсеры продолжали вырабатывать «меры» для «предотвращения новой гражданской войны» — в условиях, когда «адмирал Колчак и поддерживающие его реакционные круги снова запаливают пожар Гражданской войны — на этот раз между правым буржуазным большевизмом и демократией»[2479]. Адресаты этого послания разделяли мнение его автора. Министр обороны Чехословацкой республики М. Р. Штефаник, которому был адресован этот меморандум, сообщал в Прагу о политике Колчака: «Несмотря на свои намерения, диктатура уводит его все более и более вправо; усиление этой тенденции может вызвать Гражданскую войну, симптомы которой уже проявляются»[2480]. Среди «чехословаков» это укрепляло нежелание принимать участие в военных действиях.

К ноябрю 1918 года произошел развал единого антибольшевистского фронта. Вчерашние союзники обвиняли друг друга в раздувании новой гражданской войны — уже в совершенно других обстоятельствах политики продолжали эксплуатировать страх перед гражданской войной.

* * *

Историк Й. Баберовски, известный своими радикальными оценками «большевизма», утверждал: «…если бы не произошла гражданская война, большевикам пришлось бы объявить войну для оправдания своих практик»[2481]. Л. Энгельштейн считает, что к 1918 году большевики «процветали в условиях гражданской войны». Менее категорично сформулирована мысль исследовательницы о самой «гражданской войне» как «функции… заострения различий внутри общего языка революции»[2482]. Постараемся кратко, не претендуя не исчерпывающую глубину, ответить на вопрос о функциях и практиках