Имя раздора. Политическое использование понятия «гражданская война» (1917–1918) - Борис Иванович Колоницкий

Схожие высказывания чекистов, которых в день годовщины Октября защитил от нападок умеренно настроенных однопартийцев Ленин, продолжали звучать и после закрытия «Еженедельника ВЧК». В ноябре в Казани вышел единственный номер газеты ЧК на «чехословацком» фронте «Красный террор». Председатель ЧК Восточного фронта М. И. Лацис видел «суть красного террора» не в поиске доказательств преступных действий обвиняемого, а в оценке его классового происхождения, образования и профессии[2382]. В рамках языка классовой борьбы понятие террор читается как родственное понятию гражданская война.

Идейно-политические оппоненты относились к террору по-разному.

Эсеры, неизменно настаивая на преступности террора большевиков, могли, подобно К. Буревому, назвать покушение на Ленина «наказанием» за его «дела», оправдывая тем самым индивидуальный террор в отношении лиц, развязавших гражданскую войну: «Брестский мир, гражданская война, расстрелы рабочих и крестьян»[2383].

Иначе ставили вопрос некоторые меньшевики; один из них отмечал: «Это убийство, как и всякий акт террора, крайне вреден для рабочего класса». Дело не в Володарском «или даже в Ленине или Троцком», утверждал он. «Режим» не изменится благодаря «террору». Большевистский же террор, полагал этот автор, в конечном итоге лишь подрывает основы власти коммунистов: «Большевики обладают огромным аппаратом для производства террора, кровь льется струей и каждая капля этой крови не укрепляет, а, наоборот, разрушает их власть»[2384].

Взгляды представителей правого сегмента политического спектра выразил Б. А. Суворин, издатель и редактор консервативной газеты «Вечернее время», выходившей в Петрограде до 25 октября 1917 года, закрытой большевиками, а затем возобновленной в Новочеркасске. Он заявлял: «Гражданская война в России вернула нас к ужасам Тридцатилетней войны. Пленных не было, их уничтожали, раненых также». Ссылаясь на офицеров, автор рассказывает о «невероятном озлоблении между казаками и иногородними. Всюду в станицах идет взаимная резня». Вывод: «Словом, идет первобытная война на уничтожение…»[2385] Подобно ряду своих современников, Суворин связывал гражданскую войну, массовый террор и социальные, сословные конфликты.

«Террор опять носится в воздухе», — писал в своем дневнике В. Г. Короленко 9 июля. Убийство Володарского натолкнуло его на размышления:

Террор изжил сам себя давно, еще при прежнем строе. Если первое время можно было говорить о «деморализации», вносимой в ряды правительства отдельными террористическими актами, то и это уже давно прошло[2386].

Известный писатель, имевший большой авторитет в российском обществе, в годы гражданской войны пытался спасти жертв террора, вне зависимости от того, кто этот террор осуществлял: красные, белые, украинские националисты, всевозможные атаманы. Для некоторых высокопоставленных большевиков символическая связь с Короленко оставалась важной, несмотря на его взгляды; они пытались оправдать перед ним свои действия. «Не сердись, что свобода и братство добываются насилием и гражданской войною» — с такими словами обратится к писателю А. В. Луначарский в августе в статье, посвященной 65-летию Короленко[2387]. Послание народного комиссара было адресовано не только Короленко, но и радикальной интеллигенции в целом: гражданская война описывалась и оправдывалась как инструмент, необходимый для достижения идеалов освободительного движения.

Террор оставался предметом пропагандистских манипуляций сторон противостояния. Автор статьи, опубликованной в официозе Комуча в июле, прямо связал террор с характером конфликта:

Жестокости гражданской войны замещают собою все жестокости войны на внешних фронтах: нет пощады пленным, нет пощады и мирному населению, попадающему в руки ожесточенных красноармейцев. И сотнями ли сожженных дотла сел и станиц, полуразрушенных городов отмечается путь гражданской войны[2388].

В отличие от упоминавшегося уже Б. А. Суворина автор этой статьи возлагает ответственность за террор исключительно на большевиков, красноармейцев, игнорируя иные вооруженные конфликты, сопровождавшиеся насилием по отношению к безоружным людям.

Откликаясь на убийство царской семьи, В. С. Войтинский в редактируемой им тифлисской газете «Борьба» (русскоязычное издание грузинских социал-демократов) писал: «То состояние гражданской войны, которое узаконила „советская“ власть, является нормальным состоянием и доныне во всех ее владениях». По прогнозам автора, повторявшего и более ранние предсказания ряда умеренных социалистов, большевики были обречены на поражение — «падение это не за горами, ибо не может никакая страна жить под властью, единственное реальное содержание деятельности которой — гражданская война»[2389].

Вместе с тем антибольшевистские «демократические» силы по-разному легитимировали собственные практики насилия.

Министр народного просвещения правительства Комуча Е. Е. Лазарев призвал крестьян «оставить ссоры», одновременно предупреждая их:

Следите сами за смутьянами, большевиками, арестуйте их по постановлению, и предавайте суду, если будут мутить народ и подрывать послушание Учредительному собранию <…> Неподчиняющиеся суть бунтовщики, изменники народной свободы и будут караться по всей строгости военных законов.

Противопоставляя политику Комуча жестокости большевиков, автор подчеркнул:

Во имя высшей справедливости и для скорейшего водворения мира и порядка в нашей стране Комитет Учредительного собрания готов пощадить жизнь всех ослепленных людей, вовлеченных в братоубийственную борьбу…[2390]

Упоминавшаяся выше тифлисская газета «Борьба» критиковала противников смертной казни, введенной в Грузии. Автор вопрошал: «Допустимо или нет, во имя спасения всего народа приносить в жертву жизнь отдельных личностей?» Дав положительный ответ, он утверждал, что «во время гражданской войны остаются в силе все соображения, применяемые к внешней войне…». Смертная казнь необходима, когда возникает угроза существованию государства, заявлял автор, ссылаясь на правила «древних римлян»[2391].

Ю. О. Мартов в памфлете «Долой смертную казнь!» (написан не позднее июля) страстно обличал «человекоубийство», в котором были повинны и большевики, и их противники. С одной стороны, большевикам приписывалась практика «убивать пленников, захваченных после боя в гражданской войне, — как это делают все дикари», с другой — «ожесточение гражданской войны сказывается в убийстве из-за угла», то есть в росте индивидуального террора по отношению к самим «палачам-людоедам»[2392].

События начала осени 1918 года показали, что террор занял центральное место в политическом языке советской власти, став одним из ключевых слов эпохи. И в регионах, не затронутых красным террором, атмосфера была тягостная, и там мирное население подвергалось насилию. Корреспондент эсеровского официоза делился своими впечатлениями от первого заседания ранее упоминавшегося Крестьянского съезда в Самаре:

Представитель Сорочинской волости прямо-таки беспомощен разобраться во всем, что у них происходило. Сплошной крик и жалоба — его несвязная речь.

Аресты, расстрелы, обвинение народной армии.

И там бьют, и здесь бьют. Как понять?

Жутко слушать, рисуется перед глазами деревня, охваченная ужасом, непонимающая, сбитая с толку[2393].

Министр юстиции Комуча Е. А. Трупп полагал, что на территориях, контролируемых большевиками,

…в ответ на «красный террор»… назревает какой-то другой, не менее страшный, не менее беспощадный террор. «Известия ЦИК» ежедневно сообщает о целом ряде так называемых «белогвардейских» и «кулацких» восстаний. В этом страшном огне гражданской войны… горит и сгорает Советская Россия[2394].

Газета, издававшаяся в Чите, сообщала о терроре в