День независимости - Форд Ричард

– Перед броском разбегаться нужно, балда! – горланит все тот же идиот под аккомпанемент других криков и металлического гула. Я слегка оборачиваюсь, чтобы бегло взглянуть на толпу, но ее почти не видно из-за бьющего на площадку света прожекторов. Собственно, плевать мне, кто на меня наорал, уверен, впрочем, что это не отец одного из мальчишек, самодовольно ухмыляющийся среди зрителей.

Прежде чем доехать до конца, я успеваю произвести еще один неуклюжий, снова обходящийся мне утратой равновесия неудачный бросок. Мяч вообще никуда не попадает и валится за деревянный барьер, через который мячи перелетают редко.

– Отличная траектория! – саркастически отмечает, перелезая за моим мячом через барьер, маленький умник, знаток спорта. – Может, сыгранем вдвоем на миллион долларов?

– Мне бы сначала потренироваться немного, – отвечаю я и схожу под удары сердца с ленты на твердую землю, и возбуждение мгновенно покидает меня.

«Нью-Гэмпширский м-р Баскетбол» уже идет к галерее спортивных медиа – с отцом, высоким чернокожим в зеленой шелковой куртке команды «Селтикс» и зеленых же, в тон ей, свободного покроя брюках; длинная рука его лежит на костлявых плечах мальчика, которому он, вне всяких сомнений, излагает наилучшие стратегии прохода через заслон, приема мяча на бегу, броска в прыжке с провоцированием фола. Для меня, хоть я и бывший спортивный журналист, все это просто слова, не имеющие никакого практического смысла.

Пол смотрит на меня с другой стороны транспортера. Весьма возможно, что во время моих бросков он одобрительно лаял, но не хочет, чтобы я об этом узнал. По правде сказать, поездка на ленте транспортера доставила мне огромное удовольствие.

– Попробуй и ты! – кричу я, стараясь перекрыть шум толпы.

Мячной мальчик стоит теперь на краю площадки, разговаривая с коренастой подружкой, чьи волосы собраны в «конский хвостик», – мясистые ладони его лежат на крепких плечах девочки, он вникает в ее глаза взором Кларка Гейбла. По какой-то причине, имеющей, уверен в этом, отношение к теории очередей, на транспортере нет в этот миг ни одного человека.

– Ну давай, – с поддельной злостью кричу я Полу. – Хуже меня тебе все равно не выступить!

На темноватой выгородке для зрителей почти никого не осталось. Все разошлись по другим экспонатам. Для Пола время самое идеальное.

– Давай, Наставник, – всплывает в моей памяти фраза из какого-то спортивного фильма.

Губы Пола шевелятся, но слов я расслышать не могу. Шутливое «Иди ты в жопу» или прочувствованное «А не пошел бы ты на хер?» – вот его излюбленные ругательства, заимствованные из других, давних времен (моих). Он оглядывается на почти пустой сейчас вестибюль и неторопливо направляется своей неловкой, носки внутрь, поступью к входу на ленту, останавливается, чтобы еще раз взглянуть на меня, – по-моему, с отвращением, – потом очень недолгое время смотрит на залитые светом корзинки и стойки, а затем просто вступает на совершенно пустой транспортер.

Мне кажется, что транспортер везет его гораздо медленнее, чем вез меня, – достаточно неторопливо, чтобы успеть сделать шесть-семь хороших бросков. Мячной мальчик окидывает Пола небрежно-уничижительным взглядом – его словно на помойке подобранную обувь, злополучную стрижку, руки, странновато упертые в бедра, – а затем со скверной улыбочкой говорит что-то своей подружке, и она тоже смотрит на Пола, но подобрее. Так снисходительная старшеклассница смотрит на балбеса-мальчишку, который просто не может не балбесничать, но зато у него доброе сердце и самые лучшие оценки по математике (последнее к Полу не относится).

Когда он доезжает до конца ленты, все время проглядев, точно гипнотизер, на корзинки и ни разу не посмотрев на меня, и броска ни одного не сделав, и даже не прикоснувшись к мячу, то просто соступает, покачнувшись, на ковровое покрытие, подходит ко мне, наблюдавшему за ним, как положено отцу, и встает рядом.

– Клево сыграл! – насмешливо кричит задержавшийся в выгородке для зрителей зевака.

– В следующий раз попробуй сделать бросок, – говорю я, игнорируя этот крик, ибо доволен, что Пол хоть какие-то усилия предпринял.

– А мы скоро опять сюда приедем? – Он поднимает на меня взгляд, и я вижу беспокойство в его маленьких серых глазах.

– Нет, – говорю я. – Ты приедешь сюда со своим сыном.

Выгородку наполняет новая орава взрослых с дочерьми и сыновьями, несколько папаш выстраиваются у калитки, прикидывая, как работает эта штуковина да хорошо ли им удастся повеселиться.

– Мне понравилось, – говорит Пол, глядя на освещенные прожекторами столбы и корзинки. Я слышу удивленный голос мальчика, которым он был когда-то (кажется, всего лишь месяц назад, а теперь куда-то делся). – Знаешь, я все время думал, о чем же я думаю. А встал на эту штуку – и прошло. Приятно было.

– Может, попробуешь еще разок, – говорю я, – пока туда народ не набился.

Увы, остаться на «Перестрелке» до конца своих дней он не сможет.

– Да нет, и так хорошо. – Он наблюдает за новыми детьми, уже едущими на ленте, за дугами мячей в ожившем воздухе, за первыми неизбежными промахами. – Обычно мне такие штуки не нравятся. Эта – исключение. Мне вообще редко нравится то, что предположительно нравиться должно.

Он сочувственно смотрит на детей. Непросто признаться в таком отцу – что тебе не нравятся штуки, которые предположительно нравиться должны. Для этого требуется мудрость взрослого человека, которой, впрочем, большинство взрослых людей не обладает.

– Твой старик тоже не блеснул. Если тебя это утешит. А жаль. Не хочешь сказать мне, что тебе так понравилось, что отогнало мысли, которые тебя донимали?

– Не такой уж ты и старик. – Взгляд Пола становится укоризненным.

– Сорок четыре.

– Угу, – произносит он. Возможно, теперь ему пришла в голову мысль слишком раздражающая, чтобы ее высказывать. – Ты еще можешь измениться к лучшему.

– Не уверен, – отвечаю я. – Твоя мама так не считает.

Во всяком случае, в настоящее время она никаких улучшений во мне не усматривает.

– Знаешь, какая авиакомпания самая лучшая?

– Нет, но не прочь узнать.

– «Северо-западная», – серьезно сообщает Пол. – Потому что одним ее самолетом можно прилететь сразу в два города – Миннеаполис и Сент-Пол. – И он изо всех сил старается не загоготать. Не знаю почему, но это смешно.

– Может быть, как-нибудь съездим туда, туристами.

Я смотрю на мячи, плывущие по воздуху, как пузырьки.

– А какой-нибудь «Зал славы» в Миннесоте есть?

– Скорее всего, нет.

– Ладно, хорошо, – говорит он. – Тогда можно и съездить.

Прежде чем покинуть «Зал», мы совершаем быстрый набег на сувенирный магазинчик. Пол, следуя моим указаниям, выбирает крошечные сережки (золотые баскетбольные мячи) для сестры и пресс-папье (опять-таки баскетбольный мяч, но пластмассовый) для матери. Он не очень уверен, что им понравятся такие подарки, но я убеждаю его, что как раз они-то и понравятся. Мы прикидываем, не приобрести ли нам кроличью лапку с прикрепленным к ней мячом в качестве оливковой ветви, которую он поднесет Чарли, однако, поглядев на нее с минуту, Пол становится несговорчивым. «У него и так уже все есть», – говорит он тоном скупца, не добавив, впрочем, «в том числе твоя жена и дети». В итоге мы покупаем себе по футболке и направляемся к парковке, оставив Чарли без подарка, что нас обоих вполне устраивает.

Выйдя на асфальт, мы попадаем в жаркий массачусетский полдень. Машин на парковке сильно прибавилось. Река пахнет сильнее, подернулась дымкой. Мы провели в «Зале славы» сорок пять минут, и я ими доволен, поскольку нам удалось выполнить задуманное, обменяться словами надежды, вникнуть в то, что вызывает непосредственный интерес, но также и озабоченность (размышления Пола над тем, о чем он думает), и, может быть, стать сплоченной командой.

Оклахомский здоровяк в спортивном костюме со своей крошечной дочерью устроились под юной липой – из тех, что недавно высадили вдоль защищающей «Зал» от половодья стены. Они наслаждаются ленчем, на траве вокруг разложены пакеты из фольги, еду отец с дочерью запивают, разливая что-то из термоса «Иглу» по бумажным стаканчикам. Оклахомец снял кеды и носки, закатал до колен брюки, вылитый фермер. Малышка Кристи, чистенькая, точно пасхальный подарок, доверительно и живо говорит что-то уставившемуся в небо отцу. Меня одолевает искушение подойти к ним, попрощаться, поговорить еще раз – мы ведь уже знакомы, – измыслить какие-нибудь якобы профессиональные сведения – «мне вот пришло в голову, и как хорошо, что я нашел вас, вам об этом следует знать», – что-нибудь по риелторской части. Меня, как и всегда, трогают горести американцев, вынужденных сниматься с насиженного места.