Норвежский лес - Мураками Харуки

Дописав письмо, я сбросил его в почтовый ящик в двухстах метрах от общежития, зашел в соседнюю булочную, купил сэндвич с яйцом и колу и съел на скамейке в парке. Можно сказать, пообедал. В парке мальчишки играли в мяч, и я, чтобы убить время, понаблюдал за ними. Осеннее небо с каждым днем становилось все выше и голубее. Случайно задрав голову, я увидел: параллельно, как по трамвайным рельсам, движутся ровно на запад два самолета. Я подобрал и бросил обратно подскочивший ко мне «фол». Дети сняли кепки и поблагодарили. Как и во всем детском бейсболе, тут преобладали подачи и перебежки.

Спустя время я вернулся в комнату и принялся за книгу, но не мог на ней сосредоточиться, и, глядя в потолок, стал думать о Мидори. Ее отец, видимо, всерьез пытался попросить, чтобы я позаботился о Мидори. Хотя что он имел под этим в виду, мне было неизвестно. Скорее всего, он меня с кем-то перепутал. В любом случае, в пятницу утром, когда лил холодный дождь, он умер, и теперь уточнять смысл его слов было уже поздно. Я представил, что перед смертью он усох еще сильнее. И стал в печи крематория прахом. После себя оставил неприметную книжную лавку в неприметном торговом квартале и двух дочерей, из которых как минимум одна — чудачка. Что это была за жизнь? — думал я. И о чем он, лежа на больничной койке с искромсанной и помутневшей головой, думал, глядя на меня?

Мне стало невыносимо грустно от мыслей об отце Мидори. Я раньше обычного снял высохшее белье и поехал на Синдзюку побродить, чтобы убить время. И облегченно вздохнул в воскресной сутолоке оживленного квартала. В переполненном, как утренняя электричка, книжном магазине «Кинокуния», купил «Свет в августе» Фолкнера, зашел в самый громкий джаз-бар, где, слушая пластинки Орнетта Коулмена и Бада Пауэлла, пил горячий и крепкий, но невкусный кофе и читал только что купленную книгу. В полшестого закрыл ее, вышел на улицу, слегка перекусил и вскользь подумал, сколько десятков или сотен раз повторится такое воскресенье. «Тихое мирное одинокое воскресенье», — попробовал сказать я вслух. По воскресеньям я не завожу пружину.

Глава 8

В середине следующей недели я глубоко порезал осколком ладонь. Не заметил трещины в перегородке стеллажа. На удивление сильно шла кровь, она капала под ноги, и вскоре на полу натекла целая лужа. Управляющий принес несколько полотенец и сильно затянул ими рану вместо бинта. Затем сел на телефон и выяснил, какие центры «скорой помощи» работают ночью. Бестолочь, но в этой ситуации действовал оперативно. К счастью, больница оказалась поблизости, но пока мы до нее добрались, кровь просочилась через полотенце и начала капать на асфальт. Люди, шарахаясь, уступали дорогу. Поди думали, что рану я получил в какой-нибудь драке. Боли не чувствовалось, и только безудержно шла кровь.

Врач невозмутимо размотал полотенце, перетянув запястье, остановил кровь, обработал и зашил рану и велел прийти завтра. Когда я вернулся в магазин, управляющий отправил меня домой, сказав, что рабочее время мне зачтет. Я сел в автобус и вернулся в общежитие. Решил заглянуть к Нагасаве. Видимо, из-за раны меня переполняло настроение с кем-нибудь поговорить, к тому же, как мне показалось, мы с ним давно не виделись.

Он был в комнате — смотрел урок испанского языка по телевизору и пил пиво. Заметив мою перебинтованную руку, поинтересовался, в чем дело. Я ответил, что поранил руку, но рана не опасная. Тогда он спросил, буду ли я пиво. Я отказался.

— Подожди немного, скоро закончится, — по-испански сказал Нагасава, тренируя произношение.

Я вскипятил воду и заварил пакетик чаю, пока испанка зачитывала пример:

— «Такой сильный ливень — впервые. В Барселоне смыло несколько мостов».

Нагасава повторил его вслух, а потом заметил:

— Что за вздор? Ну почему все примеры в курсах иностранных языков — сплошь такие идиотские?

Передача закончилась, Нагасава выключил телевизор, достал из маленького холодильника банку пива и выпил.

— Я не помешал? — спросил я.

— Мне? Нет, конечно. Наоборот, я помирал со скуки. Может все-таки пива?

— Нет, спасибо.

— Это… на днях объявили результаты экзаменов… Выдержал, — сказал он.

— Экзамены в МИД?

— Да. Официально они называются «едиными экзаменами по приему сотрудников на дипломатическую работу». Такая ересь!

— Поздравляю, — сказал я и пожал ему руку своей левой.

— Спасибо.

— Чего и следовало ожидать.

— Точно, следовало, — улыбнулся Нагасава. — Но все равно хорошо, что определилось.

— Теперь поедешь за границу? Поступишь на работу?

— Нет, сначала годичная стажировка в стране. А потом могут и послать.

Я потягивал чай, он блаженно пил пиво.

— Если хочешь, когда буду отсюда съезжать, могу оставить тебе этот холодильник. Будешь пить холодное пиво.

— Не откажусь, конечно. А тебе самому разве не понадобится? Наверное, придется снимать квартиру?

— Не говори глупостей. Выбравшись отсюда, я куплю себе большой холодильник и заживу по-божески! Хватит, натерпелся за четыре года в этой нищете. Глаза б мои не видели все, чем здесь пользовался. Отдам все, что захочешь: телевизор, термос, радио…

— Будет кстати, — сказал я и взял лежавший на столе учебник. — Начал учить испанский?

— Чем больше языков знаешь, тем лучше. К тому же, у меня к ним врожденные способности. Французским занимался сам, и уже почти освоил. Как игра. Главное — понять правила, а там сколько ни учи, все одно и то же. Как с девчонками.

— Вполне интроспективый образ жизни…

— Кстати, давай куда-нибудь сходим?

— Надеюсь, не по девкам?

— Нет, конечно. Устроим втроем с Хацуми вечеринку в приличном ресторане. По случаю моего трудоустройства. Выберем заведение подороже. Все равно платить — отцу.

— Может, ты лучше сходишь с ней вдвоем?

— С тобой будет удобней. И мне, и Хацуми, — сказал Нагасава.

«Ну-ну. Прямо, как с Кидзуки и Наоко», — подумал я.

— Потом я пойду с Хацуми и останусь у нее. А поужинать можно втроем.

— Ну если вы не против, я, конечно, пойду, — согласился я. — Только вот что, Нагасава… Как ты собираешься поступить? С Хацуми? После стажировки тебя отправят на несколько лет за границу. А что будет с ней?

— Это не моя, а ее проблема.

— Что ты имеешь в виду?

Он в прежней позе — задрав ноги на стол — отхлебнул пива и зевнул.

— А то, что не собираюсь я ни на ком жениться. И давно говорил об этом Хацуми. Поэтому если она хочет за меня замуж, пожалуйста. Я ее не удерживаю. Хочет меня ждать, не выходя за другого, пусть ждет. Вот тебе весь смысл.

— Хм, — только и вымолвил я.

— Думаешь, каков мерзавец?

— Во-во.

— В мире господствует несправедливость. Причем, не по моей вине. Так уж заведено. Я ни разу не обманул Хацуми. В этом смысле, она знает, кто я такой. Сам предлагал ей: не нравлюсь — давай расстанемся.

Нагасава допил пиво и закурил.

— Тебе не бывает страшно за то, как жизнь сложится? — спросил я.

— Я не такой идиот. Еще как бывает. И это естественно. Только я не признаю это за аксиому. Стараюсь на все сто процентов и делаю, пока получается. Что хочется — беру, что нет — прохожу мимо. Так и живу. Не ладится дело — думаю с того места, где не заладилось. Если разобраться, в несправедливом обществе, наоборот, можно проявить свои способности.

— Отдает эгоизмом, — заметил я.

— Но я ведь не жду, пока плод сам упадет на голову. Я по-своему стараюсь как могу. Раз в десять больше тебя, например.

— Это точно, — признал я.

— Поэтому иногда смотрю на людей — и становится тошно. Почему они не пытаются стараться? Палец о палец не ударят, а только кричат на всех углах о несправедливости.

Я удивленно смотрел в лицо Нагасавы.

— На мой взгляд, люди и так работают на износ. Или я не прав?

— Это не старание, а простой труд, — отрезал Нагасава. — Под старанием я имею в вицу другое. Старание — это нечто более активное и целенаправленное.