Норвежский лес - Мураками Харуки

— Как насчет фруктов? — ответил:

— Не… хочу…

Я вытер ему полотенцем рот, опустил кровать и выставил посуду в коридор.

— Как, вкусно? — спросил я.

— Нет… — ответил он.

— Да, на деликатес этот суррогат явно не тянет, — засмеялся я. Отец Мидори пристально разглядывал меня такими глазами, будто вообще сомневался, открывать их или закрывать. Интересно, он понял, кто я такой? — пронеслось у меня в голове. Похоже, со мной ему спокойней, чем с Мидори. А может, просто с кем-то меня спутал. Если так, это мне только на руку.

— На улице хорошая погода. Очень хорошая, — заговорил я, закинув ногу на ногу. — Осень. Воскресенье, погода, куда ни пойди — полно народа. В такие дни лучше всего из дому вообще не выходить. По крайней мере, не устанешь. Поедешь туда, где людно, — только вымотаешься, воздух паршивый. Я по воскресеньям обычно стираю. Утром постираю, и вывешиваю белье на крыше общаги. К вечеру снимаю и сразу глажу. Мне нравится гладить. Нравится, когда мятая одежда становится без единой морщинки. Глажу я хорошо. Сначала, правда, не мог — все заглаживал складки, но через месяц привык. Теперь у меня по воскресеньям — постирочно-гладильный день. Сегодня, к сожалению, не получилось… А такая идеальная погода.

Ладно. Сделаю завтра утром. Вот только встану пораньше. Можно не переживать. Все равно по воскресеньям больше делать нечего.

Завтра с утра постираю и пойду к десяти на лекцию. На эту лекцию мы ходим вместе с Мидори. «История театра II». Сейчас проходим Еврипида. Знаете такого? Он вместе с Эсхилом и Софоклом входит в тройку родоначальников театра в Древней Греции. В конце концов, его скормили в Македонии собакам, хотя есть и другие версии. Вот кто такой Еврипид. По правде, мне больше нравится Софокл. Но это дело вкуса. Поэтому ничего сказать не могу.

Особенность его пьес — в нагромождении всевозможных событий. Их столько, что за всеми не уследишь. Понимаете? Появляются разные люди, у каждого свои обстоятельства и причины, каждый по-своему ищет счастья и справедливости. Но при этом каждый тянет воз в свою сторону. Еще бы — ведь не бывает так, чтобы все оказались правы и счастливы. Отсюда сплошной хаос. Как вы думаете, что происходит? Все, на самом деле, очень просто. В конце концов, появляется бог и регулирует движение. Ты иди туда, ты — сюда, ты иди с ним, а ты подожди здесь. Прямо кудесник. И все разрешается. Зовут его «бог из машины». Он часто появляется в пьесах Еврипида, и здесь мнения о Еврипиде расходятся.

Вот бы жил такой «бог из машины» в реальном мире, как было бы удобно. Только подумаешь, что же делать и как быть, — с небес проворно спускается боженька и наводит порядок. И все так просто!.. Вот, это и есть «История театра II». Проходим в институте такие темы.

Пока я говорил, отец Мидори рассеянно смотрел на меня и молчал. По его взгляду невозможно было определить, понимает ли он хоть что-нибудь из моего рассказа.

— «Пи-ис», — сказал я.

Закончив говорить, я понял, что жутко проголодался. Толком не позавтракал, к тому же не доел почти половину комплекса на обед. Оставалось только жалеть, что съел так мало. Но от сожалений сытым не станешь. Я поискал на полках, нет ли чего съестного. Там оказались только банка с «но-ри»[38], леденцы «Викс» и соевый соус. В бумажном пакете лежали огурцы и грейпфруты.

— Я есть хочу. Ничего, если я съем огурцы? — спросил я.

Отец Мидори ничего не ответил. Тогда я помыл их в умывальнике, налил в тарелку немного соевого соуса, обернул огурцы в нори, обмакнул в сою и с хрустом съел один.

— Вкусно, — сказал я. — Просто, свежо и душевный запах. Хорошие огурцы. Куда полезней, чем киви.

Съев первый, я принялся за следующий. По палате разносилось приятное похрумкивание. Доев второй, я перевел дух. Затем вскипятил в коридоре воду, сделал чаю и выпил.

— Будете пить воду или сок? — спросил я.

— Огу… рец… — ответил он.

Я улыбнулся.

— Отлично. Завернуть в нори?

Он едва заметно кивнул. Я опять поднял кровать, порезал ножом для фруктов огурец на мелкие ломтики, обернул в нори, макнул в сою, наколол на зубочистку и поднес ему ко рту. Он несколько раз, не меняя выражения лица, пожевал и затем проглотил.

— Как? Вкусно? — спросил я.

— Вкусно… — ответил он.

— Хорошо, когда пища вкусная. Это как признак жизни.

Так он съел весь огурец. Затем попросил пить, и я опять напоил его из кувшина. Вскоре он захотел помочиться, я достал из-под кровати судно и приблизил отверстие к его пенису. Потом сходил в туалет вылить мочу, промыл судно, вернулся в палату и допил остаток чая.

— Как настроение? — спросил я.

— Немно… го… — сказал он. — Го… лова…

— Немного болит голова?

Он лишь слегка кивнул.

— Так это после операции. Ничего не поделаешь. Правда, мне операций не делали, и я не знаю, как это.

— Билет… — сказал он.

— Билет? Какой билет?

— Мидо… ри… Билет.

Я не понимал, что к чему, и стоял молча. Он тоже на некоторое время умолк. Затем сказал:

— П-пра… шу… — Кажется, «прошу». Он широко открыл глаза и смотрел мне в лицо. Похоже, хотел мне что-то сообщить. А вот что — я даже представить себе не мог.

— Уэ… но… — сказал он. — Ми… дори…

— Станция Уэно?

Он кивнул.

Билет, Мидори, прошу, станция Уэно, — обобщил я, но смысла так и не понял. Может, у него помутился рассудок, и он совсем запутался, подумал я, но взгляд его был отчетливей прежнего. Он приподнял свободную от капельницы руку и протянул мне. Похоже, приложил немалое усилие — рука дрожала на весу. Я встал и пожал эту иссохшую шершавую руку. Он ответил мне слабым усилием и повторил:

— Прошу…

— Можете не переживать. Я побеспокоюсь и о билете, и о Мидори.

Услышав это, он уронил руку и устало закрыл глаза. И, посапывая, заснул. Я проверил, не умер ли он, после чего сходил за кипятком и опять заварил чай. Этот щуплый умирающий человек был мне чем-то симпатичен.

Вскоре вернулась жена соседа и с порога спросила, все ли в порядке.

— Все хорошо, — ответил я. Ее муж тоже мирно посапывал во сне.

Мидори вернулась в четвертом часу.

— Оттянулась в парке, — сказала она. — Как ты и советовал, ни с кем не разговаривала. Проветрила мозги.

— Ну и как?

— Спасибо, кажется, полегчало. Слабость еще есть, но телу стало намного легче, чем раньше. Кажется, я устала даже сильнее, чем предполагала.

Ее отец крепко спал, заняться было нечем, мы купили в автомате кофе и пошли пить его в комнату с телевизором. Я рассказал Мидори о событиях в ее отсутствие. Крепко спал, проснулся, съел оставшуюся половину обеда, увидел, как я грызу огурец и попросил себе тоже, съел один, сходил по малому и уснул.

— Ватанабэ, ну ты даешь! — восхищенно сказала Мидори. — Мы тут не знаем, как его заставить есть, а ты даже огурец в него запихал. Не верю своим ушам.

— Не знаю. Может, просто потому, что я аппетитно ел?

— Или потому, что у тебя способность успокаивать людей.

— Да ну? — засмеялся я. — Многие говорят обратное.

— Как тебе отец?

— Понравился. Мы толком не разговаривали. Но он почему-то показался мне хорошим человеком.

— Вел себя спокойно?

— Очень.

— А неделю назад выдал нам, — покачивая головой, сказала Мидори. — Стало плохо с головой, и он разбушевался. Бросал в меня стаканами. Кричал: «Дура, чтоб ты сдохла». Из-за этой болезни иногда бывает и такое. Не знаю, почему, но в определенный момент начинает злобствовать. С матерью было то же самое. Знаешь, что она мне говорила? «Ты — не моя дочь. Я тебя ненавижу». У меня враз перед глазами потемнело. Вот такая особенность у этой болезни. Что-то давит на мозг, раздражает человека и заставляет говорить всякую ересь. Я это понимаю, но все равно обидно. Стараешься здесь, стараешься, и должна в придачу выслушивать такое. Грустно.

— Понимаю, — сказал я. И вспомнил о странных словах ее отца.