Бездомная - Михаляк Катажина

Я перенесла ребенка из детской кроватки в свою постель и с того момента не сводила с малышки глаз. Я перестала есть: ведь тогда мне пришлось бы на несколько минут оставить ребенка без присмотра; перестала и спать – мой сон был для малышки смертельно опасен: стоит заснуть, как ее похитят, в этом я была уверена. Все – собственно, а кто эти «все»? – все только и ждут, чтобы я закрыла глаза, и тогда они войдут и, прежде чем я подниму тревогу… «Красная тревога! Красная тревога!»

Душевную пытку усугубляли физические страдания. Малышка была голодна, присасывалась к моим грудям изо всех сил, и они, всегда нежные и чувствительные, начали кровоточить. Всякий раз, когда маленькие губки сжимали мой сосок, я испытывала такую ужасную боль, что мне хотелось оторвать ребенка от себя и… И я впивалась ногтями в ладони, пока из них тоже не начинала идти кровь, кусала губы, чтобы не кричать, и на головку Алюсе капали мои слезы.

А плакала я горько – уже потому, что, несмотря на всю боль кормления, которую я с огромным трудом сносила, ребенок оставался голодным! У меня было слишком мало молока. Алюся худела и жалобно хныкала; когда она засыпала, я рыдала в подушку, а акушерка всякий раз ругала меня:

– Ребенок должен сосать грудь! Не капризничайте, а кормите! Все придет в норму, только возьмите себя в руки, женщина, и сцеживайте молоко, сцеживайте до последней капли!

«Но ее нет, этой последней капли! – мне хотелось выть. – Аля выпивает все! И остается голодной! Помогите же мне кто-нибудь, Бога ради!»

Но тут же включалась «красная тревога»: ведь именно это им и нужно! Стоит мне попросить помощи, как ее заберут кормить, и тогда…

И я молчала. А мой рассудок погружался в безумие.

Приехал Кшиштоф. Он как-то странно смотрел на малышку. Улыбнулся и хотел взять ее на руки. Зачем? Он ведь знает, что это не его ребенок! Наверняка он в сговоре с Теми!

И я ему не разрешила.

Улыбка сползла с его лица. Он сухо спросил, должен ли он записать Алю на свою фамилию – или, быть может, у меня появилась другая идея на этот счет? Нет, нет! Никаких других идей! Пусть ребенок считается нашим общим, тогда Але угрожает на одну опасность меньше: ведь в сговоре с Теми может быть и Чарек! Разумеется, этого я вслух не сказала – лишь смиренно поблагодарила мужа. Он ушел, малышка оставалась со мной; откинувшись на подушки, я расплакалась.

Мои вторые сутки в роли матери проходили так же, как и первые: я кормила Алю и плакала вместе с ней, а когда она засыпала – я плакала одна. Когда мне нужно было в туалет, я будила ребенка, и он кричал от голода; тогда я тащилась в туалет, превозмогая боль, и возвращалась как можно скорее: но, слыша детский плач, я знала, что моя дочка все еще здесь.

На третий день из Быдгоща приехали родители, и тогда я впервые попыталась попросить помощи. Кинга-нормальная на мгновение взяла верх над Кингой-сумасшедшей.

– Мама, со мной что-то не в порядке, – начала я, как только возгласы радости и восторга от малышки немного поутихли. – Я ужасно за нее боюсь… – Тут я, конечно же, принялась плакать, и мама попыталась обнять меня, что было нелегко, поскольку я все еще прижимала к груди ребенка. – Я не могу спать, не могу есть, только неотступно слежу за ней… – всхлипывала я.

– Ты должна есть, дитя мое! Ты же кормишь грудью! – воскликнула мать, и я поняла: самого важного она не услышала.

– С этим кормлением тоже все не так, как надо! – вскричала я, захлебываясь слезами. – Аля изранила мне соски! Она сосет молоко, смешанное с кровью, и мне хочется оттолкнуть ее!

– Это нормально, Кинга, дорогая, поверь мне! Ты тоже была маленьким каннибалом. – Мать погладила меня по волосам. – Ты привыкнешь, все будет хорошо, и они… – в присутствии отца она стеснялась сказать «соски», – они станут крепче! Вот увидишь. Возьмем-ка мы внученьку на полчасика, а ты пока подремли…

– Нет!!! – заорала я – так, что ребенок, минуту назад заснувший, широко раскрыл глаза и заплакал. – Нет, – повторила я: в голове Кинги-сумасшедшей включилась «красная тревога». Моя мать и мой отец точно не были в сговоре с Теми – тогда еще не были, – но сумеют ли они, двое беззащитных пожилых людей, дать отпор вооруженным бандитам из русской мафии?

Именно в тот момент в моем сознании, в сознании Кинги-сумасшедшей, проявились новые подробности, которые еще лучше объяснили мне самой мою «красную тревогу». Три лысых мужика – вроде бы из больничной охраны, у них даже мундиры точь-в-точь такие же, как у охранников, – ждут… где? здесь, в родильном отделении? внизу, у входа? тайком или совершенно открыто? – пока кто-нибудь не вынесет Алю из моей палаты, и тогда…

Мама немного перепугалась, отец покачал головой: ах, эти колебания настроения у молодых матерей! – но вместо того чтобы забрать у меня ребенка, они сделали кое-что, за что я им была крайне признательна: принесли мне обед в палату. Это была моя первая еда за три дня. Обед я проглотила в мгновение ока, выпила три стакана компота – а ведь до этого момента я и не осознавала, что у меня начинается обезвоживание! – съела еще одну тарелку супа, разбудила ребенка, который тут же принялся кричать от голода и, оставив его под ненадежным присмотром моих родителей, потащилась в ванную. Приняла душ – тоже впервые после родов, – а выйдя из-под него, вдруг почувствовала, что теряю сознание.

Кинга-нормальная восприняла бы это как признак ослабленности организма от голода и недосыпания. Но Кинга-сумасшедшая лишь утвердилась в своем помешательстве: значит, они все-таки подсыпали мне что-то в компот…

Зажав голову между коленями, я начала потихоньку приходить в себя. Собрав всю волю в кулак, вернулась к плачущему ребенку. Вырвала малышку у отца из рук и с облегченным вздохом – хотя и знала, что сейчас заплачу от боли, – приложила ее к груди.

Мать какое-то время пристально смотрела на меня – должно быть, я уже тогда была похожа на зомби, – но не проронила ни слова. Они еще немного пощелкали фотоаппаратом, делая трогательные кадры – славная малышка у материнской груди, – и ушли.

А я опять осталась одна – наедине с возрастающим ужасом и болью, которая не проходила.

В эту ночь в отделении кое-что случилось. И это «кое-что» лишь подлило масла в огонь. Умерла одна из пациенток.

Но сначала я стала слышать ГОЛОСА.

– Кинга Круль, – ближе к вечеру кто-то в коридоре произнес мое имя и фамилию. Я прислушалась, не зная еще, что это лишь очередная иллюзия моего все сильнее помрачающегося рассудка. – Кинга Круль! – послышалось еще громче и четче.

Я ждала: сейчас откроется дверь и тот, кто меня звал, войдет в палату, – а сама… осматривалась в страхе. Куда бежать, если это окажется мужик с «калашом»? Ведь я уже знала, что у моих преследователей есть не только униформа охранников, но и автоматы.

Но дверь оставалась закрытой. Даже ручка не дрогнула. Однако я услышала и в третий раз:

– Кинга Круль!

С тех пор я слышала это через каждые несколько минут. Круглые сутки. Постоянно. То и дело.

Иногда это звучало спокойно:

– Кинга Круль.

В другой раз – назойливо, а то и агрессивно:

– Кинга Круль!!!

Позднее добавились и другие слова:

– Где Кинга Круль? Здесь ли Кинга Круль?

От такого даже Кинга-нормальная повредилась бы в уме. А уж для Кинги, одержимой «красной тревогой», это было непреложным доказательством: Они уже близко. Они ждут.

Во время вечернего обхода мое состояние встревожило одного из врачей. Он поднес к глазам мою медицинскую карту и взглянул на зомби по имени Кинга Круль.

– Как вы себя чувствуете? – спросил он приятным голосом, исполненным заботы.